С портрета смотрит на меня... - [4]

Сотрудники треста и несколько членов семей на двух грузовых машинах поехали на Ладожское озеро. Перевезти трест через озеро должен был буксирный пароход «Орел». Дни стояли короткие, темнело рано, зажигать фары было нельзя, и мы в темноте, в сутолоке машин и пешеходов направились в указанное для переправы место.

События тогда менялись не в течение дней, а в течение часов. Свернув с наезженной дороги согласно заранее составленному плану, мы чуть не попали к фашистам. Это было где-то в районе Невской Дубровки. Шоферы выбились из сил, и вообще требовалась какая-то передышка, физическая и моральная. Путаясь по малоезженым дорогам, мы натолкнулись на деревушку и решили сделать привал. Стреляли со всех сторон. Где наши, где немцы, ничего нельзя было понять. В деревушке не осталось ни единого человека, окна все выбиты, мы сбились на полу избы и согревались друг о дружку. Вдруг вблизи раздались какие-то необычайные звуки. Мы выбежали на улицу. Над деревней шел воздушный бой. Страшная и незабываемая картина!

С рассветом удалось добраться до озера, но подъехать близко к нему не было никакой возможности. Деревянную, наспех сколоченную пристань бесконечно бомбили. Водолазы под градом бомб и пулеметных очередей с вражеских самолетов вытаскивали мешки с мукой, так как накануне близ пристани потопили баржу с мукой.

В какие-то короткие передышки между бомбежками наши мужчины старались проникнуть на пристань, чтобы разыскать «Орел», предъявить соответствующие документы и погрузиться на него. Никакого «Орла» обнаружить не удавалось. Грузилась в самоходную баржу Военно-медицинская академия; к несчастью, как стало известно позже, ей не удалось достичь противоположного берега; многие погибли под бомбами.

Трое суток мы, почти обезумевшие, боясь потерять друг друга, прятались в жидком болотистом лесу, прилегающем к пристани. На третью ночь сгустился такой туман, что стало ничего не видно в двух шагах. Бомбежка прекратилась, и «Орел» наконец отыскался. Это был маленький буксирный пароходик, на котором заплат было больше, чем живого места. Как-то нас покидали с пристани на «Орел». К этому работяге еще прицепили тяжелую баржу, и в кромешной тьме мы отчалили от пристани. Очевидно для нашего ободрения нам сказали, что буксир будут сопровождать две канонерки, но, увы, увидеть их нам не пришлось... Ладога разбушевалась до такой степени, что устоять или хотя бы усидеть не было никакой возможности. Можно было только к чему-то прижаться и за что-то ухватиться. Я, в силу своей профессиональной обязанности (я врач), как-то держалась на ногах и оказывала посильную помощь нуждающимся в ней.

К рассвету, когда мы уже миновали большую часть пути, туман стал рассеиваться, впереди проступил желанный для всех берег. Капитан (если не ошибаюсь, Ерофеев) сказал: «Ну, кажется, сегодня пронесло. Нам редко удается проскочить без бомбежки»«.

О переправе через Ладогу мама рассказывала в лицах. Капитану Ерофееву дали тройного одеколона, для этого взятого из домашних запасов. Капитану бы не выстоять в рубке бессменно, ведя корабль от бомбы до бомбы, без спиртового допинга. Он нуждался в наркозе, а то бы не выдержал.

В ночь переправы начальник ОКСа треста «Ленлес» Ной Абрамович Эмдин, лысенький, кругленький, подвижный, как колобок, деятельный, как муравей, смотрел на черно-рыжую взбесившуюся воду с выражением иудейской печальной самоиронии в глазах, произнес, как молитву: «Ах, Нойчик, эта ванночка не для тебя!»

В отношении Военно-медицинской академии на самоходной барже мама что-то забыла или ей не так сказали. В ночь на 14 сентября 1941 года в старую, не готовую к плаванию, с кучами конского навоза в трюме — когда-то перевозили лошадей — баржу погрузили выпускной курс Военно-морской медицинской академии, то есть дипломированных военных врачей в звании лейтенантов и еще курсантов Военно-морского училища имени Фрунзе, группу военных картографов. Баржу взял на буксир все тот же «Орел». Ночь выдалась ненастная, не бомбили. Шторм разыгрался на всю катушку. Ладожские штормы, особенно в Шлиссельбургской губе, коварны, погибельны для плавателя: волны отражаются от берегов, сталкиваются, образуют кипящий водоворот. Баржа переломилась на волне, плывущие на ней барахтались в чертопляске кто сколько смог. Температура воды была 4-10 градусов. Первым пошел на дно молодняк — курсанты; кто постарше, поопытнее, держались за обломки. С буксира кидали спасательные круги, но «Орлу» и самому пришлось спасаться... от утопающих. Так много рук цеплялось за борта, что ежели всех взять, то и самим перевернуться. Сколько-то вытащили и ушли. Такой маневр едва ли совершишь без наркоза.

На станции Ладожское озеро, близ музея Дороги жизни, есть обелиск в память военно-морских докторов, никого не успевших вылечить, принявших мученическую смерть в ночь на 14 сентября 1941 года. Из выпуска тогда спаслось 17 человек. Каждый год 14 сентября они приезжают на берег Ладоги помянуть свою юность. Под холодной блескучей синевой округлой Шлиссельбургской губы — братское кладбище без могил и крестов. Если долго прислушиваться к постоянно дующему ветру над пустой большой водой, можно услышать ропот душ невинно убиенных, доселе не похороненных.