С палаткой по Африке - [38]

По логике рассказа мне следовало провозгласить царем зверей крокодила. Я так и поступил, не успев приготовить колкость в адрес егеря, который тоже воздержался от выпадов на мой счет.

— Крокодил, — заявил он в ответ, — не властелин даже в его стихии — в воде. Он избегает встречи с бегемотом, который, если захочет, может без труда пробить клыками лодку.

В нашем кругу воцарилось молчание.

— Лонгома, — сказал я, — ты меня больше не проведешь. Царь зверей тембо — могучий слон-самец. От его боевого клича стынет кровь в жилах у самых отважных охотников, за его огромными ушами не видно горизонта, когда, всесильный и необоримый, все сокрушая и топча на своем пути, он бросается на карлика-человека, вознамерившегося убить его. Разве не тембо превратил тебя, бесстрашного бавемба, в беспомощного ребенка, когда в стране ньям-ньям ты бежал от толстокожего колосса с криком: «Мама, мамочка моя!»

Я говорил с большим чувством. У слушателей даже мурашки забегали по спине. Лонгома воспользовался последовавшим затем напряженным молчанием и ответил:

— Бвана, ты опять ошибся дважды. Слон — не властитель дебрей. А я, говоришь ты теперь, убежал, хотя тебе хорошо известно, что я лишь сделал большой крюк, чтобы подогнать слона к тебе. Разве за несколько дней до этого я Не поступил так же у реки Уланга, когда ты ранил самца, но не смог его убить?

Я снова попал впросак. Случай, о котором упомянул Лонгома, произошел незадолго до нашего спора и был, конечно, еще свеж у всех в памяти. Могучее животное, настигнутое моей пулей, бросилось к реке и, вероятно, спаслось бы, если б мой егерь громким кличем бавемба не сумел настолько раздразнить слона, что тот повернул обратно и бросился на своего преследователя — Лонгому. Со стороны бавемба это был безрассудно смелый поступок. Благодаря ему взбешенный слон попал прямо под мои выстрелы, так что я смог прикончить его в момент, когда разъяренное животное Ночти настигло Лонгому.

— Ты спас мне при этом жизнь, бвана, — улыбаясь, добавил Лонгома. — Я знаю, ты об этом не говоришь. Потому и я умолчу о том, что когда слон был уже мертв, тебе стало дурно. Но все же я скажу тебе, кто царь, ибо ты этого не ведаешь. Ты знаешь тварь, которой слон страшится не меньше пули из твоего ружья, потому что она залезает к нему в хобот и кусает его. От боли великан бьет хоботом по деревьям, пока не гибнет от ранений. Ты рассказывал нам, как эти твари сожрали ночью твою спящую галаго (лемура), прежде чем ты успел их заметить; клетка с галаго оказалась на пути несметных полчищ этих существ. А ты, бвана, ты, знаменитый охотник на слонов, — разве не вскочил ты в испуге при вторжении этих насекомых в лагерь и не стал плясать, как новый вождь бавемба в танце малайра? Малюсенькое существо, которого боятся звери и даже ты сам, оно одно лишь может и должно считаться царем дебрей. Я говорю о сиафу — бродячем муравье[32].

* * *

В числе маленьких уединенных постов, где мне пришлось тогда побывать, был и Кисаки. Поселок, состоявший из одной длинной улицы, лежал в низине. В сезон дождей она зарастала высокой травой. Окрестности буквально кишели львами. Под покровом ночи они иногда прогуливались по поселку, наводя ужас на местных жителей.

Однажды мы засиделись допоздна за бутылкой виски. Старый граммофон, исторгавший отчаянные звуки, навел меня на одну из тех мыслей, которые приходят под влиянием спиртного. Я сказал своим собутыльникам, что намерен расшевелить сонное местечко.

— Через несколько минут Кисаки услышит рев льва, — закричал я, схватил граммофонную трубу и исчез в высокой траве. В течение нескольких лет я учился подражать голосам зверей и теперь очень обрадовался, что вырвавшееся из трубы львиное рычание прозвучало так естественно. Я не сомневался, что через одну-две минуты все обитатели Кисаки проснутся.

Вдруг я услышал «пиф», а затем — гораздо ближе ко мне — «паф». Что-то просвистело у самого моего уха. Эти звуки тоже были мне знакомы. Я бросил трубу и во всю мощь легких стал выкрикивать все известные мне на яыке суахили ругательства.

Это помогло. Стало тихо. Только со стороны поселка раздавался гомерический хохот моих товарищей, недвусмысленно радовавшихся тому, что я попал впросак. Я не подумал, что часовой, имевший приказ стрелять по львам, может принять меня за хищника.

Юмор моего друга Макнейла, у которого я многому научился, был иного рода — более сдержанный, так сказать шотландский.

Как-то мы вместе отправились в охотничью экспедицию. В один из дней Мака немного лихорадило, и он остался в лагере, я же ушел в лес, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь на обед нашим носильщикам. Возвращаясь со своей добычей — водяным козлом, я увидел буквально под носом у себя зайца. Мне пришло в голову, что этот зверек может внести в наше меню разнообразие, чем будет доволен и Макнейл.

Но как прикончить животное? Дробовика у меня с собой не было, а выстрел из восьмимиллиметровой винтовки испортил бы жаркое. Ударить прикладом? На это я тоже не мог решиться, опасаясь сломать винтовку. Тогда я поднес дуло к самому носу неподвижно сидевшего зайчонка и нажал на спусковой крючок. Как я и рассчитывал, выстрел разнес в куски только голову, а туловище осталось неповрежденным.