С крыла на крыло - [115]

 Пора! Николай глубоко вздохнул, кинул взглядом по сторонам, на старицу, что прячется под крыло, и, сказав себе: "Понеслись!", двинул ручку в сторону и вперед от себя. "Вот так... будет как раз... ему под самые рога!"

 В таких полетах мы всегда настороже. Особенно сперва. Но вот один полет, другой - и как-то привыкаешь. Ждешь да ждешь, повторяя раз за разом, а ЭТОГО все нет. Мало-помалу острота восприятия, обостренность нервов притухают. Ко всему, видно, можно привыкнуть, даже к этим пикированиям.

 И все же, как бы ни ждал, если ОНО явится, то вдруг. Все равно ошеломит, будто вся настороженность относилась не к тебе...

 Бабахнет, как кирпич сверху.

 Еще секундой раньше Николай видел свое крыло скользящим, разделяющим светотень горизонта наискось. Еще миг - и резкий треск пронзил мысль красной ракетой. Он метнул туда взгляд и увидел, как взламывается скорлупа обшивки. Как будто ее кто-то долбит черным клювом изнутри, и клочья взмывают назад... Фить!.. Фить!..

 Мгновенный сон?

 Николай встряхнулся. Нет, это не сон. "Перегрузка?" - взгляд его шаркнул по зеркалу бронестекла к акселерометру: "Пять и восемь".

 Если бы кто-нибудь увидел его в этот момент! Да и он сам ужаснулся бы. Удивительно, что творит перегрузка: щеки, губы отвисли, складками кожа над бровями, скулы - как у мертвеца. В секунду из юноши - столетний старец!

 Николай резковато двинул ручку. (Толкнула опасность, а рефлекс тут как тут. Долю секунды.)

 "Спокойней! Скорей гасить скорость", - сказал он себе, а рука уже сработала, убирая газ. Теперь в кошмарный вой пикирования влилась еще стрельба мотора и жуткое оханье с крыла, как стон...

 Черт побери!.. Раздевает на глазах! За первыми клочьями летели другие. Дьявольская силища рвала кусок за куском, обнажая каркас.

 На все это от силы пять секунд... длиной с минуту.

 Мозг так поспешает, что и секунды тянутся резиной. "Сделал как будто все?.. Теперь ждать!"

 Вот уже рев заметно стихает - скорость гаснет. Вместе с ней ослабевает невидимая рука, бешено рвущая на куски обшивку.

 Как зачарованный летчик смотрел на крыло. Под ним земля, и он ее не замечал до тех пор, пока она не пошла кругом.

 "Это еще что за чертовщина?.. Вращение... Штопор?! Он... Так и есть!"

 Стальная туша наклонилась к земле, круто буравит вправо. Ободранное крыло сразу выскочило из головы: земля, кружась, торопится навстречу.

 "Что ж медлишь, выводи!" - и нога жмет на левую педаль. "Так... Ногу, за ней ручку вперед... и держать", - проверяет себя летчик.

 Метнувшись еще с полкруга, ИЛ замер, будто на мгновение повис наклонно, и стал набирать скорость. Не давая ей разгуляться (остаток обшивки на живую нитку), летчик нежно потянул ручку на себя.

 Этот прежде послушный его рукам ИЛ теперь дрожит в стараниях, в неуклюжих попытках поднять нос, но, раненый, не может и снова опрокидывается подломленным крылом навстречу земле.

 Дела!

 Не теряя времени, Николай вновь дает рули на вывод. Сознание остро, ясно; он кажется себе совсем спокойным, скорее удивлен: "Быть не может... Шалишь, бродяга!"

 Когда же вторая попытка не удается и ИЛ в третий раз закручивается, будто подхваченный смерчем, пилот видит близко землю и понимает, что выводить можно в последний раз!

 Этот миг, вспыхнувший ярче других, так и застрял в памяти на всю жизнь остановленным кадром. Не раз он возникал потом вместе с вопросом: "Почему я не выскочил с парашютом - было еще метров семьсот?"

 Непостижимо. Лежа на диване, когда есть время просмотреть любой ход, лучшим кажется только прыжок! В ту же злополучную секунду мог быть сделан только один-единственный ход. И он его сделал твердо, без сомнения: остался в машине, будто прирос к ней. Решил вытаскивать сразу ее и себя.

 И что особенно странно: то была не безрассудная игра "пан или пропал", а холодная и прозрачная мысль: "Скольжением влево, резким скольжением влево не дать взбудоражиться потоку на изуродованном крыле!"

 Остановить вращение тут же удалось. Самолет "сыпался" теперь на какие-то огороды. Николай крепко надавил левой ногой на педаль. Нос пошел влево, будто ИЛ не хотел разглядывать ничем не примечательное место своего падения.

 Создав скольжение, при котором раненое крыло выдвинулось вперед, навстречу потоку, летчик с великой осторожностью тронул ручку на себя: самолет затрясся весь, но стал медленно выходить из смертельного угла. Что он был смертельным, летчик понял чуть позже, никак не в то счастливое мгновение, когда машина, наконец, легла на горизонт.

 Вот тут Адамович, шаркнув глазами по приборам, заметил один из них - высотомер: "Сто пятьдесят метров!"  Летчик скорее увидел, чем почувствовал, как вздрагивает его рука на ручке управления.

 Сперва захотелось плюхнуться как есть - перед собой, на луг, прямо на брюхо, не выпуская шасси. Так было и решил, но машинально добавил газу. В этой катавасии мотор держался исправным солдатом. Будто ничего не произошло, крутит себе винт старательно, немного потряхивая свой бронированный футляр.

 Впереди, сколько глаз видит, пойма знакомой реки. Стога со свежескошенного луга торопятся под крыло. Дыхание живой машины полно запахов, но Николаю чудится лишь один - опьяняющий аромат сена, он наполняет его радостью жизни... Даже грубоватый перепляс двенадцати цилиндров басовито отдает теперь шопеновской мазуркой...