С грядущим заодно - [13]

— Мам, я отведу с дядей лодку? С ним и обратно… — Это старший мальчуган.

— Обратно мы на извозчике! Не беспокойтесь — скоро!

Зачем он так громко?

— Да едьте — не держу. Не тревожьте, може уснула. Сном лучше отойдет.

…Бесформенный, как ватная кукла, лицо сплошь в бороде, свинячьи глаза… Я ведь ушла от них! А за ним щекастая супруга с кривозубой улыбкой… Но я же ушла от них!..

… — Зараз калачи посадимо. Запекутся, зарумянятся. Той малесенький — Петрусику. После макитра нагреется — купаться Петрусику.

Низкий мягкий голос уводил в детство. Рука тети Мариши погладила горячую голову, и сразу ушло напряжение. Почему приснились эти — «ликерно-водочный завод Мытнов и сын»? Чудища. И лучше, что за урок не заплатили, — мучилась бы еще…

Глаза не открываются. Так тепло, даже жарко — хорошо. Какой ужас под водой… Пахнет чистым хозяйкиным платьем, сеном и овчиной. Хорошо. Голова легкая, и думать не хочется. Щекотно шевелятся волосы. Дергает кто-то. Кто-то дышит рядом. Надо открыть глаза.

Начинало темнеть. Около Виктории на сеннике сидел Петрусь. Он запихивал конец ее косы в спичечный коробок. Пушистая голова чуть наклонилась набок, брови хмурились, рот, особенно верхняя губа, отражали всю сложность работы — волосы, как пружины, выскакивали из коробка, цеплялись к маленьким пальцам. Возле Петруся лежали горкой разные коробки, в одном был зажат конец другой косы Виктории. Мальчик почувствовал пристальный взгляд, большие глаза сторожко вскинулись, он выпустил косу.

— Я разбудил? — Такое огорчение было в голосе.

— Ничуть. И не думай. Сама проснулась. А ты что делаешь?

Петрусь пожал плечами:

— Так. — Подбросил коробок, поймал, стал смотреть в окно.

Виктория приподнялась, коса с коробком на конце, шурша, поползла по сеннику. Петрусь отбросил ее от себя:

— Змея! Змея же!

Виктория вступила в игру, ахнула, уткнулась лицом в подушку.

— Да не ядовитая же, — снисходительно успокоил веселый голосок.

Виктория выглянула одним глазом:

— Совсем не ядовитая?

— Совсем. Но раз вы робкая — оторву ей голову. — Петрусь сдернул с косы коробок, кинул его к остальным. — У меня этих голов много, видите? Есть и ядовитые. — Он деловито перебирал коробки с разными ярлыками, приговаривал: — Медянка, гремучка, уж, гадюка, а это большой удав.

Виктория разглядывала мальчика: маленький, волосы легкие, пушатся прозрачными колечками, как у совсем крошечных. И какой-то трогательный… А взгляд, разговор, все поведение…

— Сколько тебе лет?

Петрусь хитро усмехнулся, пересыпая в руках «змеиные головы».

— А не угадаете! Сколько? Ну?

Чтоб не обидеть, она прибавила:

— Четыре.

Он хлопнул в ладоши.

— Так и знал! — И засмеялся, закатился.

— Ну, подожди… Ну, сколько же? Ну, скажи.

Петрусь перевел дух, посмотрел снисходительно, как старший:

— Шесть.

— Ну да! Встань-ка! — Она стала на колени, пригибая голову, чтоб не стукнуться об потолок, и хотела поднять мальчика.

Он со смехом отвел ее руки:

— «Встань»! Так и знал! В том и дело, что не могу. Нога — видите? И расту плохо. Бывает, даже три дают.

Виктория села. Только сейчас увидела, что правая ножка у него короткая, ровная и как неживая.

— А… болит?

— Нет. Называется больная, а просто парализованная. Вы знаете, что это — парализованная? — Он особенно выговаривал мудреное слово, — ему, видно, нравилось оно.

— И давно у тебя?

— Наверное, когда я еще у мамы невидимо рос. Или после. Давно.

— Да?.. А доктор тебя лечит? — «Что я говорю? А что сказать? Какое несчастье…»

— Батько считает, как большевики победят, лечить станут даром. А сейчас что? Тыщу надо на такую болезнь. — Петрусь собрал коробки, опираясь на руки подвинулся к Виктории. — Поезд построю, в Москву поеду. Поедете?

Совсем близко пушистый затылок, кольца волос над тонкой шеей, — не удержалась, обхватила, прижала к себе Петруся. Бархатистая щека коснулась щеки Виктории, запахло парным молоком, хвоей, детством…

— Пустите! — Мальчик рвался, смеялся. — Нечестно ж. Напала со спины.

Виктория не могла разжать руки — занемели от восторга, от щемящей боли, от тепла маленького тела. Хотелось засмеяться, и подступали слезы.

— Стыдно силой пользоваться.

Она с трудом разняла руки. Петрусь отряхнулся, точно кутенок после купанья.

— Подождите, вырасту ж, тогда не справитесь.

Глухо стукнула дверь в сенях. Петрусь насторожился. Открылась дверь в избу.

— Мама, мама, мама! — Он радовался так, будто мать вернулась после долгого отсутствия. — Мама, мама, мама!

Виктория будто впервые услышала, по-настоящему поняла это слово.

— Не разбудил вас? — Женщина поправила чулок на неподвижной ножке, села с шитьем у окна.

Мальчик играл коробками — строил поезд, шипел, гудел и свистел. Потом выросла каланча и — «бом-бом-бом» — возвещала о пожарах. Стадо разбежалось по полю: мычало, блеяло. И все-таки Петрусь успел рассказать, что они поедут в Ирпень к деду, как большевики победят. Мама украинка, а батько родился в Петербурге — Петрограде теперь. Коля хочет быть учителем, а он, Петрусь, механиком в типографии, как батько. А по воскресеньям — целый день читать. Мать изредка поясняла: «Хочется домой, на Украину, «Сюда заехали с Нарымского краю, из ссылки», «А Петрусик читать научился с трех лет — сам. Читает швидче Коли, хотя тому вже девять».