Рыжий - [11]

— Ну ладно, Дэнджерфилд, не пройдет и часа, как я отправлюсь на поиски своего счастья. О Господи, я так волнуюсь, словно мне предстоит расстаться с девственностью. Сегодня утром я проснулся с такой эрекцией, что, казалось, я вот-вот достану до потолка.

— А потолки здесь под шесть метров, Кеннет.

— Две недели назад я впал в отчаяние. Меня пришел навестить Джек Лоуэл, стопроцентный бостонец из Гарварда. Правда цветной. Женщины от него без ума, хотя сейчас у него мертвый сезон. Он посоветовал мне стать голубым. По его мнению, это интеллектуально и больше мне подходит. И вот однажды вечером он устроил мне дебют. Это все равно, что отправиться на танцы в Гарварде. Меня трясло от смеха, живот сводили судороги. И мы потащились в забегаловку, где они собрались. Он научил меня всем этим штучкам, чтобы я мог намекнуть им, что и я один из них. Он объяснил мне, что серьезное предложение можно получить только тогда, когда носишь брюки в обтяжку.

— Рискованное дело, Кеннет.

— Дело случая. Наконец нас пригласили на вечеринку, я уже вошел в роль и пытался себе представить, что испытывает женщина в такие минуты, но тут они говорят, что предложение отменено, потому что Джек цветной и из-за него все передерутся. Заметь: никто не собирался драться из-за меня.

— Это жестоко, но справедливо, Кеннет. Не забывай об этом.

— Что же мне остается делать?

— Остаются еще животные и эксгибиционизм в низменных целях, причем в руках ты должен держать плакатик с именем и адресом.

— Но я же обаятельный. Из меня получится великолепный муж. Но я раздавлен, раздавлен. И, быть может, я лишь потому так хотел жениться на Констанции Келли, что знал — она никогда не согласится. Если бы она вдруг пришла и сказала, дорогой Кеннет, я сдаюсь, я — твоя. Я послал бы ее, не сходя с того места, и свалил бы куда подальше, как только с нее бы слез. Оглядываясь назад, я думаю, что я был счастлив только в армии. За исключением, правда, того времени, когда служил на Юге вместе с теми жалкими недоумками. Но в армии я чувствовал себя как рыба в воде. Потолстел. К тому же командир роты был из Гарварда, так что, само собой разумеется, я вскоре тоже стал начальником и сидел за столом, а подчиненные готовили мне кофе. Но мне приходилось выслушивать нытье этих ублюдков о том, что жратва им не подходит и что они скучают по маменькиной стряпне, на что я не уставал повторять им, что даже моя мать никогда не готовила так вкусно. Они намеревались меня отдубасить. Из-за жратвы я чуть было не остался в армии, но потом сообразил, что и на гражданке можно питаться не хуже, если зарабатывать деньги.

— Кстати о деньгах, Кеннет.

Лицо у О’Кифи становится каменным. Он быстро протягивает руку за булочкой.

— Послушай, Кеннет, я знаю, что моя просьба несколько несвоевременна, но не смог бы ты одолжить мне десяток монет?

О’Кифи обшарил кафе своим единственным глазом, нашел официантку и сделал ей знак подойти.

— Счет, пожалуйста. Два кофе, две булочки и пирожное. Я вас покидаю.

О’Кифи напяливает кепку. Рюкзак он забросил на плечи. Дэнджерфилд плетется за ним, как верный пес за вожделенной костью.

— Ну, Кеннет, всего только десять фунтов. Обещаю, что ты их получишь через четыре дня, как только приедешь на место. Уж можешь на меня положиться. Срочный заем. Во вторник я получу перевод от предка. Говорю тебе, Кеннет, деньги нужны мне до зарезу. К тому же твои деньги будут у меня в большей безопасности, чем у тебя — ты ведь можешь разбиться на самолете.

— Ты очень заботлив.

— Ну будь по-твоему — восемь.

— Это по-твоему восемь, а по моему — ноль. У меня их просто нет. Я, изголодавшийся по женщинам, брожу по улицам в полном одиночестве, отказывая себе во всем, чтобы отложить хоть несколько грошей, и впервые за несколько месяцев у меня появилось несколько монет для того, чтобы выкупаться, постричься и убраться отсюда, но вот появляешься ты и опять припираешь меня к стенке. О Господи, почему я дружу с нищими?!

Они пробираются среди стульев и стеклянных, прозрачных столов; у стойки выстроились смуглые официантки, их сложенные руки покоятся на черных бюстах, дребезжат чашки, пахнет жареным кофе. О’Кифи останавливается перед высоким кассовым аппаратом и роется в кармане. Дэнджерфилд ждет.

— Давай, давай, шпионь за мной. Ты все верно понял. Да, у меня есть деньги. Ты просто загоняешь меня в угол.

— Я ведь ничего не сказал, Кеннет.

— Черт с тобой, возьми их, возьми, Христа ради, и напейся или сделай с ними все, что хочешь, но вот что, ты, разрази тебя гром, переведешь мне деньги, и они должны быть там до моего приезда. Ты победил.

— Ну, Кеннет, не принимай все так близко к сердцу.

— Я просто дурак. Если бы у меня водились деньжата, я просто послал бы тебя к чертям собачьим. Нищие отбирают последнее у нищих.

— Бедность преходяща, Кеннет.

— В твоем случае, может быть, это и так, а вот что касается меня, то я могу скатиться на самое дно и остаться там навсегда. Все устроено именно для того, чтобы держать меня в бедности. И я уже не в силах ее выносить. И я должен разбиться в лепешку, чтобы загрести деньжат. Работать. Шевелить мозгами.