Гостеприимный хозяин провел нас через кухню в гараж, выбрать машину, чтобы развезти по домам. Давайте поедем на синей, сказал я. И мы покатили по дорожке, голые ветки царапали корпус, было три часа утра. Болтали о службе, в армии и на флоте. Один сказал, что его скоро загребут, другой — что свое уже оттарабанил. Сказал, что играл на рояле в военном оркестре, считай, легко отделался. Все равно, сказал Джек, какое унижение.
На обочине кучками лежал снег, и у деревьев немного тоже осталось, с северной стороны. И я сказал, что был на флоте сачком-ударником. Что каждое утро выстраивали десять тысяч человек, и меня в том числе, производили перекличку, а затем сбивали всех в одну темную массу и, нарезая с краев по ломтику, зачитывали наряд на работы. Но меня припахать — кишка тонка. Мы стояли на плацу, а я выскакивал из общей темной массы, уходил в отрыв от белых касок, молнией несся к казармам затеряться среди стен гофрированного железа, слыша за спиной топот десятков ног. Просто восторг. И каждый раз они были наготове, усиливали охрану. И строй слаженно ликовал, когда я рвался к блаженному безмолвию библиотеки, словом, к безделью. А вслед неслись вопли, лови, мол, этого умника, и дежурный офицер психовал с мегафоном на трибуне, исходил на крик: остановите его, ради бога, кто-нибудь, держи гада. Есть такой зверь. Звать гепард. Я бежал быстрее пули, в ушах свистел ветер. Естественно, я каждый день тренировался. Порой такая наглость меня самого пугала, но сердчишко прельщалось овацией. Дошло до того, что все эти десять тысяч человек ждали, затаив дыхание, когда я ломанусь, а главный бугор начал, видимо, переживать за престиж флота или решил, хоть тресни, изловить меня, другим в назидание. Если не ослышался, как-то раз он проорал: ты у меня на десять лет загремишь, или я не я буду. Это заставило меня задуматься и, конечно, поднажать.
И то, последнее, утро, когда они меня чуть не сцапали. К плацу подогнали несколько караульных джипов, битком набитых. Противные типы с табельным дубьем. Я глядел в оба, отмечал, откуда опасность. Произвели перекличку повзводно, затем перестроение. Я ждал, глядя в виргинское небо, такое холодное до самого моря, и ни шороха вокруг, ни писка. Мне нужен успех, Боже, не дай мне попасться. Мои мозги и ноги против их дубинок и колес. Натура требует, бежать надо, а тут обложили со всех сторон. Они знали, откуда примерно я выскакиваю, но на всякий случай ездили вперед-назад, буравили орлиным взором лица, излучавшие в ответ святую невинность. Я тоже излучал. Но, выдержав обычную драматическую паузу, я что-то засомневался, и прямо передо мной затормозил джип. Я подумал было, хана, вычислили, но тут один из них ткнул пальцем в матросика неподалеку и сказал: глаз не спускать с этого паршивца, по-моему, это он.
Я поднял ворот повыше, пилотку надвинул пониже. Прошло полминуты, караульные заулыбались. Момент настал. С места в карьер. Я рванул прямо на них. Стоп. Эти вскинутые дубинки, семафор, объезд. Оглушительным гиканьем приветствовал рядовой состав первый мой обходной маневр. Они хотели выскочить из джипа, но тут водитель дал газу, и все трое полетели на землю, и слава Богу. Хохот. Дежурный офицер нес такую тарабарщину, что я чуть было не остановился послушать.
Противолодочным зигзагом рванул я к казармам. Сзади топот, а спереди заступает дорогу караульный, ну и ну, они ж это всерьез. Он успел первым сказать последнее слово. Я его снес его же собственной дубинкой. Но он меня затормозил, и оставалась одна надежда. Финт ушами. Я заскочил в казарму, пробежал ее насквозь и тут же нырнул в следующую, снимая на ходу бушлат и тельник, пилотку тоже, и спокойно вышел с другой стороны, стараясь дышать ровно, и засунул обмундирование в умывальник.
И вот стою стираю, а из-за угла, пыхтя, выбегает караульный. Остановился, глядит на меня. Вы что, спрашиваю, все еще за этим психом гоняетесь? Он ответил что-то совсем нецензурное.
