Рыжий - [10]

— Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. О том, где я достал деньги. Но это, дружище, страшная государственная тайна.

— Жаль.

— Ну ладно, нам пора идти. Забирай галстуки, кувшин, одним словом, все, что хочешь. Мне больше не доведется жить среди этих угрюмых декораций. Я так ни разу и не развел огонь в камине. Мне всего двадцать семь лет, а я чувствую себя шестидесятилетним стариком. Если бы мне пришлось начать все сначала, я бы просто сдох. Время, потраченное совершенно впустую. За последние полгода я посетил четыре лекции по греческому и две по латыни. Здесь тебе не Гарвард: местные зубрилы корпят над книгами день и ночь.

— А эти использованные бритвы?

— Забирай все. До конца моих дней мне суждено быть бедным, как церковная мышь.

Себастьян собрал галстуки-бабочки и рассовал их по карманам. Бритвы засунул в тряпочку для мытья посуды и положил туда же несколько обмылков. На столе он заметил стопку дешевых блокнотов.

— А это что такое, Кеннет?

— Плоды, к тому же гнилые, моих попыток стать великим писателем.

— И ты оставляешь их здесь?

— Разумеется. А как бы ты поступил на моем месте?

— Понятия не имею.

— А вот я имею. И я знаю наверняка, что я не писатель. Я всего-навсего сексуально изголодавшийся козел.

Дэнджерфилд перелистывает блокнот. Читает вслух: «В обыкновенной американской ирландской семье это событие явилось бы удачным предлогом как для лицемерной, так и для подлинной радости, но О’Лэнси не были обыкновенной американской семьей, и атмосфера была накалена чуть ли не до святотатства…»

— Хватит. Если хочешь почитать — забирай. И не напоминай мне об этом дерьме. Я уже не буду писать книги. Самое подходящее для меня занятие — приготовление жратвы.

Они выходят из спальни. Из матраца, застеленного газетами, торчат пружины. Отпечаток тела. Здесь январь, а на улице июль. О’Кифи, унылая крыса, заплесневелый сухарь. Покрытая слоем жирной грязи кухня. Под конфоркой на газовой плите позеленевший кусочек ветчины; рядом с ним разбитая надвое чашка. Несомненно О’Кифи постарается открыть престижный ресторан. Жизнь, наполненная хитроумными сделками и минутными радостями, но все заканчивается жестоким разочарованием. Подобное существование не дает разбогатеть и спокойно спать по ночам.

То и дело спотыкаясь, они спустились вниз по старой лестнице и зашагали по булыжной мостовой. О’Кифи, засунув руки в карманы, шагал впереди, переваливаясь при ходьбе, как гусеница. За ним, подпрыгивая по-птичьи, двигался Дэнджерфилд. Они направлялись в строение № 4, в сортир, помочиться.

— Мочеиспускание всегда помогает мне собраться с мыслями. Больше мне эта штуковина пока что ничем не помогла. Но я уже закончил. Опять в путь. Лучшее чувство в мире. А как тебе живется с женой и ребенком, Дэнджерфилд? Просто выйти из дому для тебя уже проблема.

— Тяну лямку, Кеннет. Но настанут лучшие дни, я обещаю.

— Тебя посадят в психушку «Грэнжигормен».

— А известно ли тебе, Кеннет, что выпускники Тринити в ней пользуются особыми привилегиями?

— Тебя там прикончат. Должен сказать, Дэнджерфилд, что я отношусь к тебе лучше, чем ты думаешь. Есть у меня эта слабинка. Идем же, я угощу тебя чашечкой кофе, хотя в общем-то поощрять нежность предосудительно.

О’Кифи, зажав ключи в руке, исчезает в будке привратника. Тот смотрит на него с ухмылкой.

— Покидаете нас, сэр?

— Именно так. Меня ждет солнечная Европа. Мое почтение.

— Удачи вам всегда и во всем, мистер О’Кифи. Мы все будем по вас скучать.

— Пока.

— До свидания, мистер О’Кифи.

Важно выходит к Дэнджерфилду, ожидающему его под гранитной аркой. Они медленно выходят через главные ворота на Вестерморлэндскую улицу. Заходят в кафе и усаживаются в уютном закутке. Пахнет кофе и сигаретным дымом. О’Кифи потирает руки.

— Скорее бы уже в Париж! Может быть, я заведу выгодное знакомство прямо в самолете. С богатенькой американочкой, направляющейся в Европу для знакомства с ее культурой и для осмотра достопримечательностей.

— В том числе и твоих, Кеннет.

— Если она их увидит, то в Европе ей уже ничего больше увидеть не удастся. Уж я то об этом позабочусь. И почему это со мной не может произойти ничего подобного? Тот симпатичный парень из Парижа, который иногда меня здесь навещал, сказал мне однажды, что стоит только проникнуть в парижское общество, как все остальное происходит само собой. Множество хорошеньких женщин из его окружения, а он терся тогда среди театральной публики, стремятся найти именно таких парней, как я, пусть и не обладающих сногсшибательной внешностью, но зато остроумных и рассудительных. По его словам, у них есть только один недостаток — они предпочитают ездить в такси.

Подходит официантка и принимает заказ. Две чашки кофе.

— Ты не откажешься от заварного пирожного, Дэнджерфилд?

— Очень мило с твоей стороны, Кеннет, если ты действительно настаиваешь…

— Официантка, послушайте, я хочу заказать для себя черный кофе с двумя, не перепутайте, с двумя порциями сливок в сливочниках. И будьте любезны, чуть-чуть разогрейте булочки.

— Да, сэр.

Официантка хихикает, вспоминая то утро, когда этот чокнутый очкарик вошел в кафе и стал читать какую — то толстую книгу. Ни одна из официанток не осмелилась к нему подойти, потому что он казался таким сердитым, а в глазах его блестел какой-то странный огонек. Все утро он просидел за столом в одиночестве, листая страницу за страницей. В одиннадцать он оторвался от книги, схватил вилку и стал тарабанить ею по столу, требуя, чтобы его обслужили. И за все это время он так и не удосужился снять шляпу.