Рыжая Соня и ловцы душ - [39]

Тогда он явил свою милость и сказал, что я, сумевший заставить его смеяться, могу остаться и жить возле него, и может быть, спустя многие годы, я что-то начну понимать. Но у меня не было в запасе этих долгих лет; я пришел с конкретной целью, за Кровью Демона, а Син не допускал меня даже прикоснуться к ней. В его лесу полно тех зачарованных деревьев, сочащихся ядом, и он-то умеет добывать смолу и укрощать ее... Я следил за ним, наблюдал, как он ее собирает и, более того, пробует на вкус. Если бы я только умел не спешить и терпеть, все было бы иначе. Но за мной водится непростительная слабость желать всего и сразу, к тому же меня обижало то, что Син так пренебрежительно ко мне относится... И я совершил святотатство. Я украл у него немного Крови Демона и сбежал, полагая, что дело сделано и я сам разберусь, как ею пользоваться. Я же колдун, пусть не такой всемогущий й многого не знаю, но тем не менее...

Лес Сина не хотел меня отпускать. Я потерял дорогу, сбился с тропы и долго блуждал, как слепой, страдая от голода и жажды. Назад я вернуться не мог — я же украл чужую, тщательно оберегаемую тайну. Не знаю, сколько дней я провел в том лесу; кроны деревьев там настолько густые, что едва пропускают солнечный свет, и кажется, будто блуждаешь в вечных сумерках даже днем, а ночи темны, как грех, и холодны...

— Странно,— перебила его Соня,— как это в лесу можно страдать от голода?.. Что-то я не пойму — разве ты не умеешь охотиться? Еды повсюду сколько угодно, главное — самому не стать содержимым чужого желудка, а влаги полно в тех же листьях, в травах... Вот уж не думала, что ты настолько беспомощен.

— Я не люблю убивать зверей: они ведь мне доверяют. И меня не влечет охота. Что до листьев и трав, они все там какие-то странные, я таких прежде не видел,— попробовал он оправдаться.— А вообще, ты права, конечно. Я всю жизнь прожил в Ианте и никогда не был охотником. Наверное, если бы мне волей судьбы пришлось остаться там надолго... навсегда... я бы привык, научился всему необходимому...

— И что было потом? Как ты, в конце концов, покинул Меру?

— Потом... я подумал, что всеми правдами и неправдами, но я добыл то, за чем явился в Чащу Богов. Значит, все было не напрасным, а победителей, как известно, не судят. Главное — не потерять последние силы и не погибнуть глупо и бессмысленно. И пусть сама же смола поможет мне в этом — я ведь был немало наслышан об ее чудодейственных свойствах. Я высыпал красноватые, поразительно похожие на застывшую кровь прозрачные жемчужины смолы на ладонь и посмотрел на них. Мне даже показалось, будто они излучают загадочный мерцающий свет и пульсируют изнутри. Я глаз не мог от них отвести... Презрев все предупреждения, я взял две или три из них в рот и попробовал жевать. Сначала ничего не произошло. Вкус их я не могу определить, он ни на что не похож, однако его не назовешь особо приятным. И вдруг я ощутил огромную радость, перехлестывающую через край, я бы даже сказал блаженство; мне захотелось кричать и петь, я совершенно забыл обо всем на свете. Больше не было ни усталости, ни сомнений, ни голода. Сумрачная сырость сверкала и переливалась всеми цветами радуги, а сам себе я казался властелином мира, всемогущим и несокрушимым воином, вождем, у ног которого лежат все империи и народы. Ростом я был выше тысячелетних стволов и головой касался небесного свода, и все сущее на земле приветствовало и прославляло меня, как нового бога. Я был бессмертен, и все стихии были покорны моей воле; я чувствовал, что могу погрузиться без всякого вреда для себя в темную глубь морей — и подняться до предела небесных высот, подобно птице...

Он говорил так вдохновенно и возбужденно, с такими сияющими глазами и сопровождая свои слова такой неистовой жестикуляцией, что его восторг невольно передался Соне. Зачарованная, она слушала, не перебивая и не требуя, по обыкновению, объясняться короче.

— Я уже не шел, а бегом мчался через лес, не чуя хлещущих по лицу ветвей, и с каждым мгновением, о чудо, вместо нарастающей усталости ощущал, что силы мои удесятеряются и нет такого препятствия, которое я оказался бы неспособным преодолеть. Что случилось потом, я не помню, но когда очнулся, то первое, что увидел, было невозмутимо-суровое лицо Сина. «Что ты

сделал, несчастный? — печально спросил он.— Ты погубил себя!» Я хотел возразить... или попросить у него прощения... сам не пойму... Но собственный язык мне не повиновался, руки и ноги странным образом отказывались служить, однако я помнил совсем недавно пережитое чувство счастья и желал только одного: вернуть его как можно скорее, испытать снова, досмотреть свой прекрасный сон до конца. «Дай мне смолы»,— вот о чем я принялся умолять Сина, едва снова обрел дар речи. Он отвернулся от меня и хотел уйти, но я пополз за ним на коленях, протягивая к нему руки. Стигиец остановился и посмотрел на меня, качая головой. «Знаешь, сколько времени ты пролежал в моей хижине? Половину луны. Я подобрал тебя неподалеку отсюда, ты был хуже куска смердящей падали».— «Нет,— отказывался я верить.— Я был не падалью, а властелином мира».— «Посмотри на себя,— усмехнулся Син,— так ли достойно выглядеть властелину?» Он протянул мне медное зеркало, и я не узнал своего лица. Чудовище с гноящимися глазами, спутанными волосами и трясущейся головой взирало на меня. Я закричал от ужаса и отшвырнул зеркало. «Ты не умер, потому что силен, здоров и молод,— пояснил отшельник,— но дело сделано. Кровь Демона стала частью твоей крови. Ты за один раз поглотил ее столько, что могло бы свалить и быка. Я не должен был сохранять твою жизнь, отродье Наола, мне следовало оставить тебя издыхать там, где тебя нашли обезьяны. Они сидели над тобой и плакали, как люди. Они позвали меня... Отпустить тебя назад я тоже не имею права. К проклятию рода ты добавил собственное. Теперь ты слишком опасен для людей». Он говорил такие ужасные вещи, от которых впору было убить самого себя. Я молча ждал приговора, готовый принять даже самый суровый. «Но ты Хранитель Врат,— устало закончил стигиец,— и должен вернуться домой. Твой учитель просил за тебя». «Ёно Ран? — прошептал я.— Как просил? Разве он был здесь?» — «Дух и мысль не знают преград времени и расстояний. Он и сейчас рядом с тобой,— вздохнул Син,— но ты слеп и глух настолько, что уже не чувствуешь этого. Я и мой бедный брат, мы оба виноваты в том, что не сумели тебя остановить. Ты покинешь мой дом и вернешься в Ианту. Я уже не могу исправить свершившееся зло, в моих силах только уменьшить его». Он увел меня в горы и еще половину луны совершал надо мной Свои обряды, заставлял погружаться в кипящий источник — выгонял Кровь Демона из моего тела,— покуда я не сказал гордо: «Мне больше смола не нужна». Стигиец печально вздохнул: «Увы, ты заблуждаешься. Из этого рабства человеку себя не выкупить. Стоит только ненадолго забыться, и ты погиб. Помни! Но на то, чтобы дойти до Офира, тебя хватит». И я ушел. Вернулся в Риатеос и все рассказал Ёно Рану. Каялся в совершенном и приносил страшные клятвы больше никогда не прикасаться к смоле, этому яду безумия и порождению самой преисподней. Учитель молча слушал меня, не возражал, но и не верил — я это чувствовал. Он смотрел на меня с жалостью, и это было страшнее всего. «Син, мой названый брат,— заговорил он наконец,— не зря бережет Кровь Демона от мира, чтобы она не попадала в руки глупцов и трусов, желающих казаться, а не быть. Я переоценил тебя, бедный самоуверенный мальчик, и тем самым погубил, не желая того. Знаешь, о чем говорит древняя легенда? Будто там, где теперь растут те самые деревья, тоже были одни из Врат Нижнего Мира, но нашелся герой, уничтоживший тварь, обитавшую там. Однако, разлагаясь, она отравила собой всю землю вокруг, и на той земле выросли гигантские ядовитые сорняки, продолжающие нести бесконечное зло людям. Мертвая черная кровь твари сочится из стволов, корни которых погружены в ее тушу. Тому, кто стал ее жертвой единожды, спасения нет. Разве что он решится пройти через невыразимую муку, худшую, нежели когда живое тело рвут на части раскаленными щипцами, принять подобие смерти, чтобы затем возродиться вновь. Только тогда падут невидимые оковы. Но твоя душа слишком слаба для такого испытания».— «Но на мне нет никаких оков! — воскликнул я.— Может, и были, но теперь я так же нормален и свободен, как все люди, которые знать не знают об этой меруанской заразе!» Какое-то время жизнь текла своим чередом. Но вот однажды я проснулся ночью в ледяном поту, чувствуя на языке тот единственный, незабываемый, желанный вкус так ясно, будто держал во рту чудесные жемчужины. Я вскочил с постели, нашел сумку, которая была со мной во время похода в Меру, вывернул ее, перерыв каждую складку, и, о счастье, обнаружил на самом дне то, чего просила моя душа. Какая-то часть меня кричала, что мне не следует повторять свой печальный опыт, но я сказал себе: ничего, теперь я буду осмотрительнее; в тот раз я просто не рассчитал, взял слишком много, а теперь обойдусь и сотой долей... И в самом деле, у меня получилось. Блаженства я, правда, не обрел, зато покоя и силы — сколько угодно, причем я вполне понимал, что делаю. Вот, подумал я, Ёно Ран напрасно пугал меня всеми карами преисподней, да и Син не лучше; просто они оба хотят сохранять тайну счастья для одних себя, великих избранных. Я не раб Крови Демона, я заставляю ее служить мне, как пожелаю, и могу отвергнуть, когда сам захочу, как надоевшую женщину. Глупец, как же я собой тогда гордился!..