Рюрик - [18]

Как появилась эта подробность? Ее источник, по всей видимости, нужно видеть в словах «Сказания о князьях Владимирских» о том, что Прус жил «до четвертаго роду», то есть до четвертого поколения своих потомков. Но почему Рюрик стал его потомком именно в четырнадцатом колене? С точки зрения формальной генеалогии это конечно же полная фантастика. Средняя разница между поколениями составляет примерно 30 лет, и на один век приходятся три поколения. Поэтому при формальном счете получалось бы, что Прус должен был бы жить где-то за пять веков до Рюрика, то есть в начале IV века. Понятно, что никто из летописцев не проводил подобных расчетов — время древности воспринималось довольно условно, но всё же — почему четырнадцать? Ответ на этот вопрос, как мне кажется, может дать Библия. Четырнадцать поколений («родов») в Евангелии от Матфея служат мерилом генеалогии Спасителя. «Итак, всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов» (Мф. 1:17). Конструируя генеалогию Рюрика, летописец, вероятно, опирался именно на этот евангельский образец.

Итак, римская генеалогия Рюриковичей обрела более точные черты. Рюрик стал потомком Пруса в четырнадцатом поколении, а Прус — братом императора Августа. Эта версия идеально подходила для обоснования претензий как на царский титул, так и на вселенское значение Москвы, и даже на некоторые территории, принадлежавшие западным соседям России. Новая генеалогия Рюриковичей нашла отражение в «Степенной книге царского родословия» (начало 1560-х годов), посланиях Ивана Грозного и других произведениях XVI века.

При Иване Грозном история Рюрика дополнялась не только «вглубь», но и разрасталась «вширь». В конце 1530-х — начале 1540-х годов был создан грандиозный летописный свод, охватывающий всю историю Руси и позднее дополнявшийся известиями о событиях начала правления Ивана Грозного. Эта летопись условно называется Никоновской, потому что один из ее списков в XVII веке принадлежал патриарху Никону. Сама летопись является компиляцией, объединившей сведения многих источников, как летописных, так и иных, например, житий святых, устных преданий и т. д. В значительной степени эта компиляция сделана чисто механически, что особенно заметно при описании событий ранней русской истории[36].

В начальной, недатированной части вослед Воскресенской летописи упоминается новгородский «старейшина Гостомысл»: «Словене же пришедше с Дуная седоша около езера Илмеря, и нарекошася своим именем, и създаша град, и нарекоша и Новъгород, и посадиша старейшину Гостомысла». Там же, в недатированной части, еще до сведений о Рюрике упомянуты Аскольд и Дир, в связи с их походом на Константинополь. Этот рассказ даже имеет подзаголовок: «О пришествии Руси на Царьград». И вообще Аскольд и Дир в Никоновской летописи с Рюриком оказываются никак не связанными. Эта тенденция обнаруживает, впрочем, большую древность. Еще в Новгородской первой летописи младшего извода, в которой, как считается, нашел отражение предшествовавший «Повести временных лет» Начальный свод, известие об Аскольде и Дире, названных братьями, стоит вне всякой связи с Рюриком. «И по сих братии той (то есть после братьев Кия, Щека и Хорива. — Е. П.) приидоста два Варяга и нарекостаса князема: одиному бе имя Асколдъ, а другому Диръ; и беста княжаща в Киеве, и владеюща Полями (то есть полянами. — Е. П.); и беша ратнии съ Древляны и съ Улици»[37]. Иными словами, то, что Аскольд и Дир были «боярами» Рюрика, появилось в летописании на этапе составления «Повести» (что, однако, еще не означает недостоверности этих сведений).

Само сказание о Рюрике начинается в Никоновской летописи, как и в «Повести временных лет», с 6367 (859) года, но имеет интересные дополнения: «Въсташа Словене, рекше Новогородци, и Меря, и Кривичи на Варяги, и изгнаша их за море, и не дата им дани, начата сами себе владети и городы ставити; и не бе в них правды, и возста род на род, и рати, и пленениа, и кровопролитна безпрестани. И по сем събравъшеся реша к себе: "Поищем межь себе, да кто бы в нас князь был и владелъ нами; поищем и уставим таковаго или от нас, или от Казар, или от Полян, или от Дунайчев, или от Варяг". И бысть о сем молва велика: овем сего, овем другаго хотящем, та же совещавшася послаша в Варяги».

С одной стороны, текст, казалось бы, восходит к новгородской летописной традиции. Как и в Новгородской Первой летописи, племена начали владеть «сами собой» и «ставить» города после того, как изгнали варягов. Однако в описании беспорядков («возста род на род») составитель Никоновской летописи следует за «Повестью временных лет». Из племен упомянуты только словене, меря и кривичи, что также ближе к новгородскому летописанию. Но совершенно уникально то, что племена не сразу решают искать князя у варягов, а предполагают сначала как бы несколько вариантов. Начало этого пассажа, как уже отмечалось историками, оказывается близко к тексту Ипатьевской летописи, где племена говорят так: «Поищемъ сами в собе князя, иже бы володелъ нами и рядилъ по ряду по праву». Казалось бы, чтение Никоновской полнее. Оно как бы сохраняет тот фрагмент текста, от которого в Ипатьевской осталось только начало — «поищемъ сами в собе». Не восходит ли этот фрагмент к какому-то древнему тексту, отразившемуся и в Ипатьевской, и в Никоновской? Но увы, скорее всего, это не так. Текст Ипатьевской летописи на самом деле представляет собой видоизменение текста Лаврентьевской (то есть предшествующей редакции «Повести временных лет»). В Лаврентьевской летописи: «И реша сами в себе: "Поищемъ собе князя…"». В Ипатьевской: «И ркоша: "Поищемъ сами в собе князя…"». Эта близость вполне очевидна. Значит, в раннем летописании племена вовсе не собирались искать князя «в себе», то есть среди своих соплеменников. А составитель Никоновской летописи понял эту фразу именно так да еще и добавил другие варианты. Теперь племена намеревались искать князя не только у себя, но и у хазар, полян, «дунайцев» и варягов. И только потому, что никак не могли договориться, куда же лучше отправиться на поиски, сошлись в конце концов на варягах.