Рыцари свастики - [2]
Позитивная программа выступавшего оказалась для Биркнера неизвестной: дверь прищемила голос пророка.
«Вот тебе и захолустье, — растерянно думал Биркнер. — Здесь не только пьют пиво, но и планируют будущее Германии. Интересно, что это за типы образовали «закрытое общество»?»
Шум за спиной нарушил его мысли. Оглянувшись, Биркнер увидел, что за соседним столом спор накалился до критической точки. Пиво явно раззадорило споривших. Худой, голодный на вид человек возмущался:
— Я хочу служить фатерлянду. А мне запрещают это. У меня отнимают отечество только потому, что мы проиграли войну. Пора покончить с «охотой на ведьм». Мы патриоты, а не уголовники!
— Но, Пауль, — вмешался в спор молодой парень, сидевший рядом, — ведь во время войны на Востоке действительно убивали стариков, женщин и детей. Я сам читал…
— Заткнись! — заорал худой. — Ты еще начнешь говорить о бедных евреях. Запомни: ни один еврей не погиб в газовых камерах на немецкой земле. Эти камеры построили американцы, чтобы облить нас грязью…
— Ну ты это уже того, загибаешь, малый, — молчавший до этого старик возмущенно задвигал кружкой по столу. — Мне ты эти сказки не рассказывай. Я сам эти печи строил…
— Ах, так! — задохнулся от злобы тот, которого звали Паулем: — Вы все здесь, кажется, спелись! Жалкий еврей вам дороже немецкого солдата. Идите поставьте им памятник. Искупайте грехи. Сейчас это модно. Но ненадолго. Скоро к руководству придут настоящие немцы. Они припомнят вам ваше слюнтяйство… Роняйте ваши поганые слезы в пивные кружки. Но только без меня. Я на вас всех…
Последующая тирада была расцвечена таким местным колоритом, что в ней слово «дерьмо» было самым невинным. Дверь пивной захлопнулась за выскочившим, втолкнув в помещение порцию холодного воздуха.
На несколько минут стало тихо. Биркнер заметил, что не только он, но и другие следили за спором. И ему было интересно, последует ли комментарий.
— Да чего там, Пауль прав. Нам теперь евреев жалко больше, чем своих отцов, — отозвался в углу здоровенный парень в свитере. — Мы что же, вечно должны искупать свои грехи? Пока мы молимся, на нас, как прожорливые гусеницы, ползут гастарбайтер 4. Рвут кусок прямо из рук. И плакали немецкие денежки за границей. Я спрашиваю: кому это нужно? Мне? Тебе? Или ему?
— Послушай, парень. Ведь мы им платим меньше и даем худшую работу! — в запале выкрикнул Биркнер.
Все оглянулись. Стало тихо. Биркнер понял, что непростительно нарушил правила игры и наставления своего шефа: сиди помалкивай и мотай на ус.
— Папаша, кто это у тебя с поднятым воротником торчит весь вечер в пивной? Мы что же, не можем теперь посидеть спокойно за своей кружкой пива без того, чтобы чужой нос не лез в наши дела?
Парень в свитере наступал на хозяина, чувствуя поддержку остальных.
— Вот ваш счет. И мне нужен столик для работы, — буркнул Биркнеру кожаный фартук. — Фрицль!
Прыщавый нос, нагло ухмыляясь, проплыл мимо Биркнера. Тот встрепенулся и одернул пальто. Ему показалось, что у него голые коленки. Столик исчез вместе с Фрицлем. Зал смотрел на него угрюмо и враждебно. В сизом горьком дыму качались настороженные лица. Бросив на стойку пять марок, Биркнер выскочил на улицу.
К его удивлению, было не очень холодно. Только лицо обтер влажной холодной рукой февральский ветер. Но шее было тепло. Биркнер привычно поднял руку: воротник был в самом деле поднят. «Старею», — недовольно подумал он…
…Рано утром на следующий день Биркнер покидал Цигендорф. При выезде из деревни он увидел небольшую толпу у кладбища. Люди молча стояли и смотрели на могильные плиты. Биркнер вышел из машины и подошел ближе. На одной из каменных плит свежей черной краской была намалевана свастика.
Круги на воде
Биркнер проснулся от тупой боли в висках. Он взглянул на часы и чертыхнулся. Стрелки показывали десять минут седьмого. Он чувствовал себя разбитым и невыспавшимся. Вчера пришлось допоздна сидеть в редакции, шла его статья. Потом зашел с друзьями в ночной бар и вернулся домой в третьем часу ночи.
Он встал, налил в стакан воды, достал из стеклянной колбочки таблетку. Он уже знал, что в таких случаях не было ничего лучше «ринг-таблеттен». «Сколько раз говорил себе не пить «Кампари», — с раздражением бормотал он. После этого аперитива у него всегда болела голова. Правда, на сей раз Биркнер не был убежден, что виной тому был именно «Кампари». Ведь потом пили «Белую лошадь», «Королеву Анну», русскую водку, джин и ледяной шведский пунш с длинным названием.
Он открыл окно. Морозная свежесть заставила его поежиться. На углу улицы уже открылся газетный киоск, и Биркнер вспомнил о своей статье. Обычно он просматривал газету в редакции. Но сегодня был его материал, и ему вдруг захотелось прочесть его в газете. Надев поверх халата пальто, Биркнер вышел на улицу и направился к киоску.
— Доброе утро, фрау Мюллер. Пожалуйста, «Ди Глокке», «Ди вельт» и «Кельнер Штадт-анцейгер».
— Пожалуйста, господин Биркнер. Вы сегодня рано.
Биркнер пробормотал что-то о срочных делах и быстро зашагал домой. Жил он один, снимал меблированную комнату у фрау Людендорф, излишне полной блондинки, которой было где-то за сорок. Точный возраст ее оставался загадкой даже в дни рождения, которые она позволяла своим жильцам отмечать ежегодно и не без приношений. «Подарок — лучшее рекомендательное письмо», — изрекала в таких случаях фрау Людендорф. Помимо собственных дней рождения, у нее была еще одна слабость: она любила на вечерних «парти» подробно рассказывать о жизни и доблестях генерала Людендорфа, заранее предвкушая тот момент, когда кто-либо из непосвященных полюбопытствует: «А генерал не ваш ли родственник, фрау Людендорф?» Фрау Людендорф делала глубокий вдох. Грудь ее высоко вздымалась, как перед штурмом противника, глаза принимали задумчивое выражение. Она обводила всех чуть отсутствующим взглядом, а затем следовал глубокий выдох.
