Рыцари свастики - [5]

Биркнер перевел дыхание. Он чувствовал себя разбитым и пришибленным. Где-то внутри его копошилось некое неосознанное чувство вины, как будто он, не желая того, оскорбил незнакомых людей. Но рядом уже поднималось и росло озлобление против этого кретина Реннтира, отъявленного демагога и националиста.

«Напыщенный индюк», — раздраженно подумал о нем Биркнер и стал читать дальше:

«Я верю в немецкий народ. Я счастлив с моим народом, и я страдаю вместе с ним. Я горжусь моим народом. Я зол на мой народ. Я восхищаюсь моим народом, и я стыжусь моего народа. Все вместе это делает мою любовь такой глубокой и исполненной боли…

Общественная польза выше своекорыстия! Тот, кто отрицает этот принцип только потому, что он проповедовался национал-социалистами, тот враг государства и народа.

Я выступаю за принцип руководящей роли элиты в государстве! Элита нации должна вести за собой остальную массу…

Я заявляю о своей приверженности солдатскому духу. Тот не мужчина, кто не хочет быть солдатом. Именно солдатскому сословию должна оказываться наивысшая честь. Горе тому народу, у которого кинозвезда значит больше, чем офицер!

Фатерлянд для меня не пустой звук! Фатерлянд священен как источник моего духа. Я люблю и Европу, но не хочу, чтобы в ней мой фатерлянд был посмешищем! Мне больно, что немецкие политики стыдятся назвать себя патриотами.

Я заявляю о своей принадлежности к рейху. Рейх для меня не кончается границами Федеративной республики, он простирается далеко за ее пределами, везде, где некогда селились немцы и где звучал немецкий язык.

Я утверждаю: расы существуют. Тот, кто отрицает это, за деревьями не видит леса! У меня нет расистского высокомерия. Но я против смешения рас. Что господь бог разделил, то человек не должен объединять. Принцип: «Все люди равны» — это лишь куцая полуправда. Люди различны. Любой разговор с иностранцем подтверждает это.

Опыт истории учит — демократия без фюрера как судно без руля. Исключить из политики сильную личность, значит лишить народ мужской силы. Нельзя противопоставлять демократию и фюрера, ибо идеальный фюрер всегда демократ, а идеальный демократ является фюрером.

Это мое кредо. Так думаю я, и так думают мои друзья. В таком духе я учу молодежь и верю, что тем самым я служу моему народу и моему государству. И пусть меня осыпают камнями и проклятиями, я не откажусь от моей веры. Из-за этой упрямой веры я публикую свои мысли в «Национ Ойропа». И если нужно, я готов за свою веру испить чашу с ядом. Я не скрываю своих принципов. И если кто-то укажет на меня пальцем и воскликнет: «Он сам называет себя неофашистом! Он открыто объявляет себя сторонником теории «земли и крови», он выступает в поддержку фюрерства!», тогда я не побоюсь сказать: «Если все это называется неофашизмом, значит я — неофашист!»

— Ну и демагогия! — растерянно и зло произнес Биркнер. — Что ты скажешь по этому поводу, Хорст?

— Для меня ясно одно, — твердо сказал Вебер, — этот тип, как его там… Карл Реннтир, убежденный неонацист, который разыгрывает из себя оскорбленного националиста. Весь его пафос не стоит и выеденного яйца. Но это для тех, кто давно раскусил таких субчиков. А ведь еще осталось немало «старых борцов», есть еще огромное мещанское болото, для которого такие речи словно песни сладкоголосых сирен. И кроме того, неопытная молодежь, которая сгорает от готовности к самопожертвованию. Но никто не требует от них этих жертв, и только господа реннтиры толкуют им о зове крови, о чистоте расы, о фатерлянде, в служении которым они видят высший смысл жизни.

К столику, за которым сидели Биркнер и Вебер, подошла официантка и поставила поднос с двумя чашками кофе и бутылкой красного вина.

Вебер вопросительно посмотрел на нее.

— Это вам прислал господин, сидевший вон за тем столом, — сказала она, показав рукой в противоположный угол.

Оба недоуменно посмотрели в том направлении, но столик был пуст.

— Странно, однако, — протянул Вебер и взял в руки бутылку.

На подносе лежал небольшой конверт с надписью: «Господину Биркнеру, лично».

— Смотри, Вальтер, у тебя есть не только противники, но и поклонники. Это становится забавным.

Биркнер вскрыл конверт и достал записку.

«Горячий привет от ваших читателей!» Он перевел взгляд на этикетку. «Шато ля тур дю коз».

— На пол! — заорал он и толкнул Вебера.

В зале раздался оглушительный грохот…

«Вы не одиноки, господин Реннтир»

— Господин Реннтир, с вами будет говорить инспектор министерства по делам культов господин Грюне. — Голос секретарши, сухой и корректный, казалось, принадлежал магнитофонной ленте из лингафонного кабинета: произношение было настолько безупречным, что Реннтир не смог уловить, уроженкой какой местности она была. Это вызвало досаду. Он гордился своими безупречными лингвистическими способностями и тонким слухом. Близкие друзья знали, что он имел две награды за особые заслуги перед гестапо. В 1940–1941 годах Реннтир работал в особом Отделе гестапо: в его задачу входила проверка биографических данных политических заключенных. Он научился безошибочно определять по произношению уроженцев любой местности. «С точностью до пятидесяти километров», — имел обыкновение говорить Реннтир.