— И го-орькая доля выпала мне… Век молодой проведу я в тюрьме… — завывал Эймерик песню собственного сочинения. Через полчаса повторения этих двух строк Нимруил тяжело вздохнул:
— Тебя заклинило, или мне подсказать, о чём ещё можно спеть?
— Не мешай творческому процессу! — огрызнулся воришка, перебирая пальцами так, словно он играл на воображаемой лютне. Но поздно: теперь на прерывание «творческого процесса» решилась вскочившая с пола Эни. С воплем «Я так больше не могу!» она бросилась к решётке и принялась колотить по ней подобранным где-то на просторах камеры куском от кандалов.
— Вы-пус-ти-те! — орала Антуанетта, и Эймерик с Нимруилом дружно заткнули уши. Да, если тут есть стража, то они точно прибегут на шум: такое не услышать физически невозможно.
Неожиданно откуда-то из тёмной камеры напротив послышался сражающий наповал своей унылостью голос:
— Бесполезно. Никто не придёт…
— А?! — подскочила удивлённая Эни, а Нимруил напряжённо посмотрел в темноту:
— Кто здесь?!
В противоположной камере что-то зашевелилось, и вскоре возле решётки показалась молодая девушка. Не то чтобы красавица, но вполне себе хорошенькая: темноволосая, кудрявая, с крупными пухлыми губками.
— Они отводят сюда всех девушек, — грустно произнесла незнакомка, — Таков был приказ одного из богатейших людей Бьювилля, что живёт в доме на холме к югу от центра деревни.
— Зачем? — удивился Нимруил. Девушка, не разглядевшая в темноте необычной внешности собеседника, всё так же грустно протянула, усаживаясь на холодный каменный пол:
— Это долгая история… Но вам, полагаю, спешить некуда?
— Была б возможность, я бы поспешил в любом направлении подальше отсюда, — откровенно отозвался Эймерик, но, как выяснилось, вопрос был риторическим. Обняв себя тонкими бледными руками, девушка заговорила:
— Много лет Бьювилль был процветающим поселением. У нас было всего вдоволь, и на всю страну это место славилось своими самыми красивыми девушками. Многие мужчины прибывали в нашу деревню в надежде отыскать себе невесту. Но однажды, одной тёмной ночью, случилось ужасное…
Эймерик, Нимруил и Антуанетта уставились на девушку, гадая, что же такого могло случиться в этой словно кукольной деревеньке. Теперь, по крайней мере, понятно, почему здесь всё такое очаровательное и по-детски выглядящее — неудивительно, если раньше это был женский город: большинство красивых женщин любит, чтобы кругом всё было красиво и чисто.
— … У нашего фактического правителя, того самого богача, родилась дочь.
В темнице воцарилась тишина. Наконец, послышался робкий голос Антуанетты:
— А что плохого в рождении ребёнка? Соланджа даровала деревне новую жизнь, значит, следовало бы радоваться!
— Он назвал девочку Армели и никому не показывал, просто-напросто запер её в своём имении. Но одно мы знаем точно: эта девочка безумно красива.
— А откуда вам знать, что она красивая, если вы её никогда не видели? — справедливо заметил Эймерик.
— Её лично мы не видели, — пожала плечами темноволосая красавица, — Но видели её портреты. Они у нас висят в каждом доме, и мы обязаны следить за тем, чтобы портрет оставался в хорошем состоянии: не приведи боги, если мы не успели смахнуть с него пыль до ежедневной проверки стражи! Кто-то поговаривал, что господин от такой красоты своей дочери возомнил, будто она достойна всего самого лучшего. Он потакал каждому её желанию: все дома перекрасил в розовый и сиреневый цвет, заставил жителей постоянно устраивать праздники и театральные представления.
Нимруил поморщился:
— Зачем весь этот фарс, если девочка всё равно не выходила на улицы?
— Господин говорил, что его Армели должна думать, будто жизнь за стенами её дома так же беззаботна и весела, как и жизнь в имении, — с тяжёлым вздохом пояснила новая знакомая, — Мы надеялись, что девочка подрастёт и скажет отцу перестать истязать нас, но, чем дальше, тем хуже. В конце концов, наш господин объявил: вскоре его дочка будет ездить по улицам, но она ни в коем случае не должна видеть других женщин, ни одну. Сначала господин объяснял это заботой о нас: мол, если мы увидим красоту его дочурки, то можем просто-напросто умереть от понимания того, как мы жалки по сравнению с ней и не можем стать такими же красивыми, как она. Но после он забеспокоился и пошёл дальше — что, если мы захотим из зависти причинить вред его дочери, напасть на неё.
— Это же бред какой-то! — удивился Эймерик, — Не может же жизнь целой деревни крутиться вокруг какого-то одного ребёнка.
Незнакомка засмеялась, но смех её был преисполнен горечи:
— Поверьте мне: может. С каждым днём господин всё сильнее зверствовал, и чем ближе становился день, когда девочка должна была выехать в деревню, тем страшнее нам становилось. Мы не представляли, что он может придумать, и надеялись, что обойдётся тем, что стража начнёт просто следить, чтобы мы сидели по домам во время её выездов, в то время как мужчины усердно создавали на улице иллюзию праздника… Ведь вечный праздник в деревне должен был продолжаться, несмотря на все запреты и несмотря на наш страх перед действиями господина…
Эймерик, Нимруил и Эни слушали, синхронно широко распахнув глаза. Во те на! Н-да, везёт им на приключения. А ведь где-то далеко, на западе, за морем, на дне которого свернулся Срединный Змей Медан, ждёт целое королевство с кучей неукраденных блестящих штучек…
