Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [23]

Меж красотой и жизнью – беспредельность.

И заменить канцонного стиха

Не в силах слов влюблённая поддельность.

Не всякой девичьей далёкой красоте

Дана душа, далёкая от мира:

Вот отчего в кричащей суете

Молчит и ждёт настроенная лира.

Так, променяв легенду на фантом,

Терцины вечности на счастья щебет птичий,

Уходят в старый мир проторенным путём

Отвергнувшие Данта Беатриче.

Переводы Юлиан Тувим (1894–1953)

Черешни

Рвал я сегодня черешни —

С темным наливом черешни.

В садике было росисто.

Шёпотно, юно, лучисто.

Ветви, обрызганы будто

Гроздьями зрелых черешен,

К озеру тихо склонялись,

Млея в бессилии вешнем.

Млея, в бессилье повисли,

Мыслью в воде утопали.

В травах зелёных и влажных

Отблески солнца играли.

Похороны

Светила тускло лампа

Вверху, над головой,

Когда они несли его

По лестнице крутой.

Всё вниз и вниз несли,

Как будто б вёрсты долгие

Нести им до земли.

Шептали и несли, качали головой.

И падал мокрый снег

Над чёрной чередой.

Светозар

Если море напомнит, велю беспощадно

Бить, стегать его прутьями и батогами!

Взвой, вздыбись! Но да будет тебе неповадно,

Мстя мне, щепами словно швырять кораблями.

Если солнце напомнит – глаза себе вырву

И швырну их, властитель: не видеть им света!

Пусть вовек не увижу свою я порфиру,

Пусть славянская осень убьёт мое лето!

Если ж ночь мне напомнит, в бессилии млея,

Ночь, согретая пьяным дыханьем жасмина,

Ароматом своим, жгучей лаской своею,

Дрожью жаркого тела в усладе звериной,

Я спалю тебя, ночь, будешь дня ты яснее!

Ночи солнце дарю! Тьму отдам в позолоту!

Пусть столица горит, пусть сгорит и истлеет,

В пепел ты обратись, Златоград Стоворотый!

И останусь я там, на пожарище чёрном,

Очи в землю втупив… День за днем, ночь за ночью…

Мать-земля, отчего сердце так непокорно?

Отчего ночь и день вновь и вновь плачут очи?

…По пескам раскалённым ведут мне верблюдов,

И бесценных ведут мне слонов из Сиама,

Дань несут – благовонья, шелка, изумруды

И дары из несметных сокровищ Сезама.

Караваны идут с грузом девушек чёрных,

Девок тысячу шлёт князь нигрийский в знак дружбы —

Похотливы, бесстыдны они и покорны, —

Черногубый хитёр – знает он, что мне нужно.

Дале нету конца табунам и обозам:

Гонят стадо за стадом султана и хана,

Кони кровные ржут, и скрипит воз за возом

Из-за дальних границ до славянского стана.

Шлют меха мне с вином, и хрусталь, и сосуды,

Шлют куренья и мирру, бальзам и алоэ,

И кувшины мне шлют, и тяжёлые блюда,

И пушистые перья, и злато литое.

Шлют одежды в слепящих камнях-самоцветах,

Упряжь конскую шлют, шкуры шлют и сайдаки,

Из кровавых кораллов серёжки, браслеты,

И заморских шлют птиц, и заморские злаки…

Шлют поклоны – лбом оземь – все страны, языки,

Не посмеет никто к нашим рвам подступиться,

Помнят половцы наши победные клики.

Помнит погань и вновь на войну не решится!

Да и я не забыл, как коню дал я шпоры,

Как сто тысяч людей я на половцев двинул,

Как сто тысяч коней, с ветром бешеным споря,

Понеслись на врага неудержной лавиной.

Погань вихрем я гнал, конь был в пене соловый,

И от шпор по бокам кровь сочилась на травы;

Но где прянет – победа звенит под подковой,

И поёт степь широкая воинам славу.

Гнали мы басурманов за степь, буераком,

На заре Дон нас видел, а к вечеру Волга,

И бежал сам Кончак, Гзак бежал за Кончаком,

Гордый хан половецкий в ногах моих ползал.

И когда возвращались мы с дикого поля

И лбы вражьи качались на пиках, на палах,

Мне дружина кричала, моя рать соколья:

«Наш Буй-тур Светозар, воевода удалый!»

Захватил я тогда, знать, добычу не хуже,

Чем родитель мой, викингов бивший у Балта,

Посейчас не сочли всех богатств и оружья:

Луков ханских, кольчуг и клинков в два закала.

Всех сокровищ не счесть – драгоценных каменьев,

Изумрудов и яшм, бирюзы, хризолитов,

Жемчугов – в них морей голубых отраженье,

Пёстрых раковин – волны гудят в них сердито…

Не хватало и слов, чтоб поласковей звать вас,

Вас, утеха моя, светлячки летней ночи,

Как я вас миловал, как любил рассыпать вас

Или лунам в воде горсть швырнуть прямо в очи!

Мне казалось тогда, будто в водных глубинах

Чешуи позолотою змеи играют

И что месяц-паук там соткал паутину —

И небес лучезарная сеть достигает.

…И ясна и тепла, заряницею мая

На постель из цветов шла ты в ночь, о услада.

И шептала мне робко, к груди припадая:

«О владыка мой любый, мой Лель ты, мой ладо!»

А потом вдруг со смехом впивалась мне в тело —

Как на берег волна, на него набегала,

Моё сердце в груди клокотало и млело,

Ты волос ароматом меня опьяняла.

И от тайн благовонных туманились очи,

Губы жадные жадно вбирали лобзанья,

Ум мутился от счастья. И не было мочи

Оторваться, любви погасить полыханья.

И я бился в сплетеньях, как в неводе рыбы,

И, объятьями скован, горел нетерпеньем,

Содроганья, касанья, извивы, изгибы,

Боренье, горенье, подъёмы, паденья…

…А потом тяжело, но как сладко дышалось.

Я лежал: надо мною – лишь звёзды-мерцалки,

На озерах заводят песнь-плач дивьи жёны,

А в лесах на ветвях спят ночные русалки.

И всё думалось-снилось, что будто б уж лада

Зачала и несёт в своем чреве мне сына,

И что удаль мою унаследует чадо,

Как наследовал я у отца-исполина.

Был бы ты, Светозарич, владыка владыкам!

Воевода перунов! Князь во Златограде!

Вихорь мой Ураганович, Витязь великий!