Рыцарь духа, или Парадокс эпигона - [22]

Только это и не сгнило

Средь истлевших здесь загадок.

Крест – лишь книжная заметка:

До креста был мозг прочитан.

Отблистав огнём кометы.

Там, меж ноуменов, раскрыт он.

Фихте дерзко к синей крыше

Взмыл. Но Гегель рос спиралью…

Поиграть им дали далью,

А потом сказали: тише.

Смерть игрушки душ сломала:

«Я» – «не я», «закон» – «свободу».

Меж крестов цветёт устало

Непонятная Природа.

Всюду – в пыльных иглах пихты,

В дёрне мысль Её таится:

«Отпусти меня, как их, Ты,

В сумрак, Боже, возвратиться».

Berlin

Череп Канта

…долихоцефалической формы, несколько выше средней ёмкости…

Антропология

Из футляра костяного

Смертью вынут сложный мир,

И Ничто глядится снова

Сквозь просвет глазничных дыр.

Череп пуст: из лобных складок

Мысль ушла. Осталась быль.

Череп длинен, жёлт и гладок;

В щелях швов осела пыль.

Есть легенда: в этой тесной

Узкой келье в два окна

Десять лет жила безвестно

Явь, скрываясь в мире сна.

Что её из «Царства Целей»

Завлекло к земле, на дно?

В номер скромного отеля

(Тот ли, этот – всё равно)? —

Трансцендентные просторы

На «пространство» променяв,

В серых схемах a priori

Здесь ждала свобода – явь.

Всё, что было, – стало Былью.

Книги полны странных слов, —

Череп пуст, – и серой пылью

Время входит в щели швов.

После чтения Шопенгауэра

Нанизались перлы-слёзы

На златую нитку рифмы

И из кузницы искусства

Драгоценной пенью вышли.

Г. Гейне

Вижу я, как мудрый кто-то,

Оборвав нить рифмы зыбкой,

На стальные стержни счётов

Нижет жемчуг слёз с улыбкой.

Прикасаясь к дрожи пальцев

И скользя по строкам розы.

В звон алмаза – стон страдальцев

Превращают тотчас слёзы.

Всё: крик раненого зверя

И укрытый вздох печали

(Вглубь и вширь их боль измеря)

Чудо-счёты сосчитали;

Хруст растоптанных былинок.

Вопль: «Лама Савахвани[148]» —

Всё скольжением слезинок.

Перезвоном их сочли.

Только кое-где улыбки.

Точно поросль чахлых роз.

Полукругом стебель гибкий

Отражают в море слёз.

На текущем слёзном счёте

Каждый крик – и стон – и вздох.

Подводя итог работе.

Мудрый шепчет: «Мир наш плох»[149].

Гартман

…и ропщет мыслящий тростник…

Ф. Тютчев

К молчанью Омута, не знавшего движенья.

Раздвинув тихо ропщущий тростник.

Приходит Истина, роняя отраженье:

Коснулась Омута, и трепет в нём возник.

Вмиг отраженье порвано зыбями

На бликов пляшущих раздельные клочки,

– А ропщущий тростник, колеблемый волнами,

Всё шепчет, всё скорбит над Омутом Тоски.

Там стебель был один: он, хрупкий, надломившись,

Коснулся бликов, молвив: «Вижу я,

Как образ Истины, сквозь зыби опустившись,

В безвестье спит у тинистого Дна».

I. Душа и книга

На библиотечной полке одной книгой стало больше: это оттого, что в мире одной жизнью стало меньше. -

Я осыпаюсь белыми страницами,

Я облетаю лепестками слов.

Как ночь июльская звездами-летавицами,

Душа исчерчена зигзагным лётом снов.

Над бегом строк, склоняясь, молча никну я:

Меня оденут в буквенный налёт,

И ляжет жизнь под чёрный переплёт.

Полу-душа и полу-книга… – никну я.

Обряд свершён: завит навек я в строки,

Меж фолиантов мудрых погребён.

Роняя пыль, крылами веет Сон.

Обряд свершён: навек завит я в строки.

И дни идут. – Под слоем книжной пыли

Душе, в паучьих нитях, должно ждать, —

Чтоб переплёт истлевший вновь раскрыли

И дали Истине молитву прошептать.

Ты улыбаешься, мыслитель дней грядущих:

Поблек-отцвёл мой стиль, и мысль моя тщетна.

Нам не было дано, как Вам, коснуться Дна:

Отмыслив, смыты мы все плеском дней бегущих.

– Но ты простишь, Грядущий, и поймёшь.

Ты тоже в книге траурной уснёшь.

И ты не человек: завейся в нити строк.

Сон Метафизиков божественно глубок.

II. Нирвана

«Жить в мире, но не быть миром» – таково правило, которому учили всегда наши старые rischi.

Joga-Jutra

Сорок дней не вкушал ни питья он, ни пищи,

Над бессонностью мысли свой Дух наклоня.

Круг очерчен: и созвав слепцов всех и нищих,

Роздал им Он овитое тайнами «Я».

И когда с криком Душу слепцы поделили,

И звезда расточилася звёздною пылью[150] —

Распластала Нирвана два чёрных крыла:

И не стало ни Бога, ни блага, ни зла.

III. Перелёт

Метафизики – птицы, питающиеся туманом.

Д. Дидро

Туман крылами рассекая,

К потусторонним берегам

Метафизическая стая,

Покинув «здесь», взлетает к «там».

Здесь осень: шелест слов опавших

Желтеет, свеян в переплёт,

А стая, крылья распластавши,

Свершает в высях перелёт.

Вперёд, вперёд. Но к взмахам крыльев

Туман прилип: туман кругом.

И вот… последние усилья

Колеблют слабнущим крылом.

И первый пал, круг описавши

Над морем, в волн немолчных звон,

Но донеслося к отлетавшим

Из чёрных зыбей: άπειρον.[151]

Эпитафия себе

Когда умру, а это будет скоро, —

Не надо мне слезоточивой[152] ивы,

Живых цветов, фиалок из фарфора,

Запомнить так легко – ведь это будет скоро, —

Пусть надо мной растёт, иглясь, крапива

И жалит всех, как мыслью жалил я:

Да будет мне, как и была, тяжка земля.

«И дремля едем до ночлега…»

И дремля едем до ночлега,

А время гонит лошадей.

Кружит колёсами телега,

И хлест кнута: скорей-скорей.

Упало солнце. День сгорает.

Вот и ночлег. Подземный сон.

Никто меня здесь не встречает…

Телега стала…

Беатриче

У всякой девичьей прозрачной красоты

Есть право ожидать терцин бессмертных Данта.

И странно девушке, что говорит ей «ты»

Какой-нибудь самец в очках с акцизным кантом.

Глаза прекрасные глядят издалека: