Рыцарь Дикого поля. Князь Д. И. Вишневецкий - [44]

.), а тот изменник меж нас с тобою недружбу делал и хондыкереву величеству (турецкому султану — О.К.) недружбу делывал же, меж дву земель многие недружбы учинил. И ныне тотъ человекъ того для къ Москве побежалъ…»[191]. Впоследствии это послание Сигизмунда II Августа крымскому хану неоднократно использовалось дипломатией Московского государства как наглядное доказательство вероломства его внешней политики. Но стоит ли того в этом винить? Ведь, не откажись он от князя Вишневецкого, его стране пришлось бы вести войну на два фронта — против Московии и против Крымского ханства, в поддержку которого могли выступить Оттоманская Порта и ее восточноевропейские вассалы — господари Буджака (Молдавии) и Валахии. Такой многовекторной войны польско-литовское государство не выдержало бы, а поэтому было решено пожертвовать Д.И. Вишневецким. Так князь Дмитрий стал разменной пешкой в большой геополитической игре, которую вел монарх Речи Посполитой.

Ободренный отступничеством Сигизмунда II Августа от идеи поддержки и усиления гарнизона Хортицкого замка, о чем все-таки сообщил пан Расмус Довгир, добравшись, ограбленный московскими служилыми людьми, до ханского двора в Бахчисарае, в конце лета 1557 года хан Девлет-Гирей I вновь появился у Хортицы с татарским войском, а также с отрядами, присланными ему молдавским господарем, и османскими янычарами на галерах. После продолжительного сопротивления крепость пала, а сам Д.И. Вишневецкий бежал в Черкассы, уйдя вверх по течению Днепра через пороги[192].

Оттуда в сентябре 1557 года он официально обратился к Московскому престолу с просьбой о покровительстве, предлагая одновременно передать в состав Русского государства земли Черкасского и Каневского поветов Великого княжества Литовского. Как следует из московских летописных источников, «… писал из Черказ да ис Канева к царю и великому князю князь Дмитреи Ивановичь Вишневецкои, что он с Днепра с Хорхитинского острова (т. е. с острова Хортицы — О.К.) пошел, потому что корму не стало у него, и казаки от него разошлись, а царь Крымской пошел на его город да Турского люди (турки — О.К.) многи в судех да Волохи (молдаване — О.К.), и он за кормом не сел в городе, а пришед, засел Черкасы и Каневы, и государь как велит?»[193]. Царь Иван IV Васильевич, как и король и великий князь Сигизмунд II Август боявшийся войны на два фронта, велел ему возвратить староства польско-литовской короне, а самому приехать в Москву: «царь и великий князь писал князю Дмитрею Ивановичю, а велел ехати к собе, а Черкасы и Канев велел королю отступитца, потому что царь и великий князь с королем в перемирие»[194]. Остается только предполагать, как бы развивались события Ливонской войны, да и все русско-польские отношения, если бы Д.И. Вишневецкому все-таки удалось реализовать свои замыслы, и земли Черкасского и Каневского староств вошли в состав Московского государства, однако занятия ретропрогностикой — дело неблагодарное.

Исход князя Вишневецкого из Черкасс, Канева и Хотрицы на службу русскому царю после того, как в своей поддержке ему отказал Сигизмунд II Август, еще раз доказывает наш тезис о том, что он за все время своей многолетней службы польско-литовской короне никогда не был самостоятельной военно-политической фигурой, всегда находился в полной материальной зависимости от своего сюзерена, а днепровское казачество, служившее князю, не являлось тогда сколько-нибудь самодостаточной военно-служилой корпорацией Великого княжества Литовского, если вообще существовало в принципе как узаконенное социальное явление. В связи с этим следует вспомнить слова Сигизмунда II Августа к литовскому канцлеру пану Н.Х. Радзивиллу Черному, сказанные в связи с отъездом в 1553 году князя за покровительством турецкого султана, в которых он ставал на одну плоскость казаков и холопов. В том же духе польско-литовский монарх высказался в своем письме (листе) крымскому хану летом 1557 года: «…Вишневецкий тамъ долго бытии не мелъ, а подданным своим справедливости стало бы ся зъ нимъ, а сторожи съ того замочку для шкоды межи панствъ не напереказе было бы твоимъ людемъ, брата нашего, але и овшемъ пожитку и помочи»[195]. Как мы видим, король Польский и великий князь Литовский прямо именует гарнизон Хортицкого замка «подданными» князя Вишневецкого, т. е. феодально зависимым населением (фактически, холопами), и вполне определенно говорит, что сам князь без поддержки монарха был не способен самостоятельно осуществлять сколько-нибудь серьезные административные и военные действия, что также вполне соответствовало действительности (достаточно вспомнить провал с ремонтом Черкасского замка в 1550–1552 гг.).

Поэтому не удивительно, что князь Д.И. Вишневецкий, временно лишившись поддержки со стороны польско-литовской короны, сначала не побрезговал принять в 1553 году «подарки» от представителей турецкого султана и непосредственно от крымского хана, в 1556 году — материальную помощь от московских служилых людей М.И. Ржевского, за которую расплатился поставкой 300 казаков-наемников. Когда же стала реальной перспектива отказа от сюзеренитета со стороны Сигизмунда II Августа в отношении князя в угоду геополитическим интересам польско-литовского государства, то он, не задумываясь, сменил монарха, дабы сохранить для себя источники денежного содержания и материального снабжения. Если бы он этого не сделал, перспектив лично для него не оставалось никаких: как только у него «корму не стало», казаки оставили своего предводителя в поисках более сытой и безопасной доли.