Рябиновая ночь - [5]

Алексей поднялся на высокое крыльцо и с волнением переступил порог. В прихожей топилась печь, на ней бурлил черный чугун. По всему дому распространялся ароматный запах вареного мяса. Возле печки, спиной к двери на маленькой скамеечке сидела бабушка Дулма, Одета она была в длинный дэгэл[2] и островерхий малагай[3] с красной кисточкой.

— Сайн байна[4], бабушка Дулма, — поздоровался Алексей.

Дулма, сгорбившись, встала, подняла на Алексея морщинистое высохшее лицо.

— Не узнаете?

Лицо Дулмы посветлело.

— Алеша! Сайн байна.

Алексей обнял бабушку Дулму, усадил на скамеечку.

— Как ваше здоровье?

— Однако совсем мало здоровья осталось. Ты-то откуда пришел?

— Кончил учебу, работать приехал.

— Давно жду тебя. Ладно ли живешь, Алеша? Хорошо ли людям с тобой? Много ли коней у твоей коновязи?

— Люди не обходят мой дом.

— Всегда ли горячий чайник на твоем очаге?

— Для путника в моем доме всегда есть место.

— Сайн даа[5]. У тебя добрая хозяйка. Теперь мое сердце спокойно.

— А где Батомунко и Чимит?

— Однако где им быть? В степи. Чабанят. Батомунко болеет маленько, к худой погоде раны ноют.

— Дела-то у них как?

— Совсем ничего не знаю, Алеша. Старая стала. На стоянке не бываю. Прошлый год Батомунко орден дали. Чимит Грамоту получила. Нина Васильевна часто приходит, шибко хвалит. Я так думаю, неплохо работают.

— Верно, ордена зря не дают.

Хлопнула дверь. Алексей повернулся. У порога стояла черноглазая девушка лет восемнадцати, в куртке, меховых сапогах. Смуглые щеки румяны от мороза.

— Дарима? Ты ли это?

— Ай-ай, Алеша, — укоризненно покачала головой Дулма. — Сестру Дариму не узнал.

— Да когда я уезжал, она еще совсем подлетком была. Ну, здравствуй, Дарима.

— Здравствуйте, — показала ослепительно белые зубы девушка. При улыбке на остром подбородке появилась ямочка.

— Какая ты у нас красавица.

— Тоже наговорите, — засмущалась Дарима.

— Честное слово, Дарима, не видывал такой. Где работаешь-то?

— Трактористкой. Сейчас на ремонте, в мастерской.

— Вот тебе и на. Да ты же молодец, честное слово.

В разговор вмешалась бабушка Дулма.

— Однако что стоишь, Дарима, зря время тратишь? Гость дорогой приехал. Угощать надо.

— Я сейчас, бабушка. — Дарима разделась и пошла в куть.

По бурятскому обычаю, Дулма поднесла Алексею чашку с молоком. Он, не торопясь, с уважением к угощению, выпил.

— Сайн даа.

— Теперь, Алеша, отдыхай маленько с дороги. Мы обед готовить будем.

Алексей прошел в горницу. Здесь было чисто и уютно. На окнах висели желтоватые занавески, и комната была залита мягким светом. Из переднего угла смотрел телевизор. В простенке между окнами сервант с посудой, на нем бронзовый Будда. Перед Буддой две маленькие чашечки с дарами. Во время войны каждое утро, вскипятив чай, Дулма преподносила угощение богу и просила его послать бурятским и русским парням победу над фашистами.

Кажется, давно ли это было, а вот уже многое позади: солдатская служба, заочная учеба в общеобразовательной школе, институт. Теперь эту комнату занимала Дарима. Все как будто то же и все не то.

— Арсалан никогда не плачет, Арсалан — сын Батомунко Найданова, мужчина. — Алексей обернулся на знакомый голос. У порога стоял Арсалан. Полушубок нараспашку, ворот рубашки расстегнут, шапка на объемистой голове сбита на затылок. Несколько секунд друзья смотрели друг на друга.

— Арсалан, — выдохнул Алексей.

— Лешка… друг… Наконец-то пригнал тебя степной ветер.

Друзья обнялись. Потом, не скрывая радости, изучающе смотрели друг на друга.

— Как же кафедру бросил? — спросил Арсалан.

— Узнал, что нет в совхозе агронома, — за чемодан, и сюда.

— Какой молодец, Леша. Я знал, что степной конь никогда не забудет вольного ветра, а крылатая птица — бурного Онона.

— Ты как живешь?

— Как тебе сказать. Средне между плохо и очень плохо. Посевную технику отремонтировал, загнал в мастерские комбайны. Так этого Нине Васильевне мало, говорит: «Ох, Арсалан, приедет Алеша, он с тебя дремоту сгонит. Будешь вставать раньше Пронькиного петуха».

— Какой это Пронька?

— Да Томских.

— Знаю. Сегодня его встретил. Что за знаменитость его петух?

— Какой-то сумасшедший. Люди ужинать садятся, а он петь начинает, а утром спит как пропащий. Говорят, сам Пронька за него поет.

— А жена ему не подтягивает? — засмеялся Алексей. — Ну, шутники. А помнишь, как тебя однажды будили-будили, а потом голого под дождь вытащили? Ты обозлился, схватил прут и давай гонять вас. Мы с Борькой убежали, так ты Ванюшку Дорохова огрел. Вот уж он похныкал, пахать даже не поехал.

— Ох и была мне тогда выволочка от Нины Васильевны.

— А про Танюшку что молчишь?

— Брат сводный, друг детства сам в дом приходит, а придешь — все увидишь.

— Не сердись. Видишь, только к старикам успел заглянуть. Слышал, третьего наследника тебе Танюшка подарила, поздравляю.

— Спасибо. А ты что на дочери остановился? Без механизатора как жить будешь?

Алексей развел руками.

— Не моя вина, Арсалан.

С улицы донесся конский топот. Алексей с Арсаланом подошли к окну. По проулку ехали несколько всадников. Миновав дом, они помчались в степь.

— Чабаны. На стоянки торопятся. — Арсалан посмотрел на небо: оно было голубое-голубое, только за Ононом краешек побелел, точно его припорошили снегом. — Как бы шурган