Рябиновая ночь - [4]

Ведь что надумали негодники: из трубы пушку смастерили, не только меня, чуть себя-то не погубили.

— Так он насовсем приехал? — как будто между прочим спросила Анна.

— А что ему по белу-то свету маяться: хорошо — да в людях, худо — да дома.

Анна прошла в свою комнату, достала из стола фотокарточку. Алексей стоит на берегу Онона. На плечи небрежно накинут пиджак. На скуластом, бурятского типа лице скупая улыбка. Дыбятся черные непослушные волосы.

И перед глазами Анны не то сон, не то явь. Сенная падь. Анна с Алексеем в травяном балагане. Алексей лежит, заложив руки за голову, Анна сидит рядом. Над падью сплошные тучи. Сверкает молния, непрерывно гремит гром. Сквозь небольшой лаз видно часть луга, озаренного холодным белым светом. Жутко Анне и в то же время радостно, что с ней Алексей, ее Алеша, и никто не посмеет отнять у них эту ночь, первую и, наверное, последнюю.

— Это на нас, Алеша, сердится небо.

От вспышек молнии скуластое лицо Алексея кажется бледным.

— В эту ночь, Аннушка, наливается соком рябина, — голос у Алексея глухой. — Потому и ягоды у нее такие огненно-красные, в них цвет молнии. Сегодня рябиновая ночь. Она всегда с такими грозами.

— Рябиновая ночь, — повторила Анна. — В ягодах — цвет молний. А какой цвет у нашей любви?

Алексей не отозвался.

Отбушевала гроза, укатилась за горы. Сгустилась мгла, хоть ножом режь. Хлынул дождь. Все наполнилось ровным шумом. В балаган полился сырой воздух.

— Что ты завтра скажешь Ваньке?

Приглушенный шумом дождя голос Алексея доносился чуть слышно, его как будто издалека принес ветер. Анне не хочется говорить. Несколько лет она замужем за Дороховым, а вот женщина в ней проснулась только сегодня. И она боится разговорами вспугнуть радость ощущения бытия.

— Возьму да и расскажу все, — нехотя ответила Анна.

— Не расскажешь, побоишься.

— Верно, ничего не скажу.

— Поедем со мной, Аннушка. Выучимся, агрономами станем. Потом и подумаем, как взнуздать ононскую землю. Оно вдвоем-то сподручней.

Анна молчала. Дождь, шурша, приглаживал балаган.

— Люблю я тебя, — продолжал Алексей. — Первый раз в жизни целовал женщину. И какую? Жену друга. Украдкой, как мелкий вор.

— Мучаешься?

— Поедем, Аннушка, без тебя мне никак нельзя, тоска заест.

— Куда я поеду? Что о тебе люди скажут: девки себе не нашел, жену у друга увел. Да и какими глазами на родителей посмотрю? Видишь, на руках и на ногах путы.

— Не любишь ты Ваньку. И будешь всю жизнь притворяться, обманывать его и себя.

— Не люблю. А сколько нас таких баб, у которых общее-то с мужем — только крыша над головой. Привыкну. Нам, бабам, много ли надо: скажи доброе слово да приласкай, она, жизнь-то, и раем покажется.

— Не верю я в такой рай.

— Не надо, Алеша, я же с тобой. Пусть уж эта ночь будет до конца нашей.

Анна положила фотокарточку. Может, этой рябиновой ночи и не было? Может, она придумала все?

С тех пор прошло более пяти лет. У Алексея семья, дочь. А что есть у Анны? Ни замужняя, ни вдова.

Анна подошла к зеркалу. На нее глянула женщина с простым русским лицом, волнистые ковыльные волосы падали на плечи, полные губы, в больших глазах густая синева.

— Скоро тебе двадцать шесть, — Анна поправила волосы. — Появятся морщины, а за ними и старость подкрадется. И спросишь ты тогда себя: для чего жила, кому твоя жизнь принесла радость? Или только далекий сон рябиновой ночи будет тебе и радостью и укором?

Алексей шел по улице, залитой солнцем. И странно было ему: будто и все родное, знакомое с детства, и в то же время появилось много нового, что делало его и село чужими.

Впереди показались двое мужчин: один из них рослый, со смуглым лицом и карими глазами, другой тщедушный, с длинной шеей, похожий на подростка, из-под шапки у него виднелись огненно-рыжие волосы.

— Алексей Петрович, не узнаете? — подойдя, протянул руку рослый мужчина.

— Ананий Трухин? Здравствуйте. Вон каким богатырем стал.

— А меня забыли? — показал прокуренные зубы второй.

— Прокопий Томских?

— Он самый. Надолго к нам?

— Почему к вам? Домой приехал. И насовсем. Вы, я вижу, — Алексей скользнул взглядом по замасленным телогрейкам, — в трактористах ходите?

— Куда деваться? — повел сильными плечами Ананий. — На тракторах выросли. А Пронька так и родился под комбайном.

Мать Проньки поварила на сенокосе. Время родить подошло. Никому ничего не сказала, пошла пешочком домой. Дорогой роды начались. Куда деваться? Не погодишь… Видит, комбайн, под ним солома. На этой соломе и родила.

— Потому я и рыжий, — рассмеялся Пронька. — И росту бог не дал, видно, солнцем припалило.

— Ничего, мал сокол, да больших птиц сбивает.

Алексей распрощался с трактористами и свернул в боковой проулок. В конце его на пригорке стоял дом, срубленный из столетних лиственниц. Стены дома почернели от времени, и поэтому окна с белыми ставнями сильно выделялись. Под окнами были вкопаны три небольших столба: каждый уважающий себя бурят должен иметь сэргэ — коновязь. На углу дома алела табличка с надписью: «Здесь живет Герой Великой Отечественной войны, Почетный колхозник Найданов Батомунко Найданович».

Батомунко был другом отца Алексея. Маленького Алешу отец с матерью вначале приносили сюда на руках, а потом приводили. Детская память сохранила тусклую лампу на столе, о чем-то спорящих людей, их беспокойные длинные тени на стенах. В этом доме Алеша встретил и друга — маленького бурятского мальчика Арсалана. Потом… Потом пришел горький сорок третий год. Отец погиб на фронте. А вскоре не стало и матери: пахала ночью на тракторе у Онона, в тумане не заметила обрыва и… разбилась. Привел Арсалан осиротевшего Алешу домой. Дулма, как могла, обласкала мальчика, и стал он для этой семьи сыном.