Рябиновая ночь - [103]

Алексей положил на могилку три алые саранки, он их сорвал еще по дороге, и присел на скамеечку. В этот день погибла его мать. Алексей попытался представить ее лицо, но оно было где-то далеко, точно не в резкости, забыл он и голос ее. Ему почему-то вспомнился один случай. Пошли они как-то осенью в лес за брусникой. Взяли с собой собачонку, старенькое отцовское одноствольное ружье, мать хорошо стреляла.

Собирают ягоду. Невдалеке собачонка залаяла. Алексей взял ружье и побежал посмотреть, на кого она лает. Вышел из-за кустов, на лиственнице низенько глухарка сидит, да большая. Выстрелил — упала глухарка. Пришел к матери, она погладила его по голове: «Но вот-у меня еще один кормилец вырос».

Теперь Алексей вспомнил голос матери. Он чем-то напоминал голос Анны, только чуть звонче был. «Анна… Даже: здесь без тебя не могу». Алексей услышал шаги. Оглянулся. К могиле подходила Елена Николаевна. Она была в темном платье, в темном платке. В руках держала два полевых цветка.

— Здравствуй, Петрович.

Алексей встал.

— Здравствуйте, Елена Николаевна.

— Вот к матери твоей пришла. Подружками были.

Елена Николаевна положила цветы на могилку и села.

— Росли мы вместе. Сюда на луга за цветами бегали. Веселая она была, проказница, будто торопилась жить.

— Как они с отцом-то жили? Я ведь не помню, еще маленьким был.

— Отец-то твой с характером был. Что скажет, как топором отрубит. Да любила она его, души в нем не чаяла. Теперь бы за тебя радовалась.

— Радости-то от моей жизни ей, пожалуй, маловато бы было.

Елена Николаевна не ответила. Алексей продолжал:

— У могилы вас, как мать, прошу, не таите на меня зла.

Елена Николаевна вздохнула.

— Да господь вам судья.

Катя любила свою работу, а потому быстро освоилась на новом месте. Теперь все заботы коллектива детского сада были и ее заботами. Катя познакомилась с родителями и знала, какие семьи нуждаются в ее помощи, и, как могла, помотала. Так невидимыми нитями привязывало ее к себе село Озерное. И тем не менее Катя втайне все еще надеялась, что Алексея рано или поздно переведут работать куда-нибудь в управление (ведь предлагали же), и они переедут в город.

Поэтому, когда Алексея избрали председателем колхоза, Катя огорчилась: дорога в город была отрезана. И в то же время родилась новая надежда. После того памятного вечера, когда они отпраздновали пятилетний юбилей, Алексей еще больше замкнулся. «Теперь уж он остепенится», — думала Катя. Ей нравилось, что люди стали относиться к ней с бо́льшим уважением. Даже Ефросинья как-то зашла в кабинет и застыла в монашеской позе у порога.

— Вы что это там у двери-то топчетесь? — спросила Катя.

— Да ты же теперь председательша…

— Ну и что ж из этого?

— Так как же с тобой теперь говорить-то?

— Да так и разговаривать, как разговаривали раньше. Председатель-то Алексей Петрович, а не я.

— Оно, конечно, так, но если разобраться, то совсем не этак…

— Все понятно, — рассмеялась Катя. — Что вы хотели?

— Сын письмо прислал. Надумал в городе остаться. Так ты скажи Петровичу, пусть он ему пропишет, чтобы не смел мать в одиночестве оставлять.

— Так вы сами и сходите к нему.

— Да ты что, сердешная, в уме ли? Я еще с девок робею перед мужиками. Так ничего, а как поглядит какой, я вся слабею, слова в зубах застревают. А твой-то Петрович уж больно строг. А я этой строгости совсем не выношу.

— Хорошо, я ему скажу.

День, как и прежние, в милых сердцу заботах, прошел быстро. Катя с Иринкой пришли домой, полили цветы на клумбах, потом Иринка убежала играть к соседским ребятишкам, а Катя стала наводить порядок. Стирая пыль со стола в кабинете Алексея, она в полузакрытом ящике заметила что-то светлое, похожее на материал. «Что-то припас для подарка», — подумала Катя. Немного поколебавшись, выдвинула ящик. В нем лежала кремовая рубашка. Катя взяла ее и опустилась на стул. Какая-то безотчетная тревога охватила ее. Эту рубашку она видела где-то. Но где? Напрягла память, и перед ней всплыла картина: в разорванной собакой куртке стоит Анна, а на земле у ног ее кремовая рубашка. «Не мажет быть…» Рубашка обжигала ей пальцы. Катя бросила ее в ящик.

«Мог же Алексей и сам купить рубашку, — старалась успокоить себя Катя. — Нет, не мог. Я ему сама всегда покупаю. Он даже размера своего не знает…» И опять перед глазами всплыла Анна. С вызовом, как показалось тогда Кате, глянула она на нее, потом отвернулась и отошла к мотоциклу. «Не бросит он эту потаскуху». Горькая обида сдавила грудь. Теперь что бы ни делала Катя, все валилось из рук. А тем временем наступили сумерки. Катя сходила за Иринкой, умыла ее, накормила и стала укладывать спать.

— А ты что, мамочка, такая? — заглядывала в глаза Кате Иринка.

— Какая?

— Совсем чужая. У тебя головка болит?

— Да, да. Спи, моя крошка. Пусть тебе приснится белый медвежонок, а еще много-премного цветов.

— А тебе пусть приснится наш папочка. Он же самый хороший и самый сильный. Папка даже пургу не боится. Ты знаешь, куда мы с ним поедем? Далеко-далеко…

— Спи, роднуля.

Катя, сдерживая рыдания, вышла из Иринкиной комнаты. Вскоре приехал Алексей.

— Ужин на кухне. Сам разогревай, — не взглянула на Алексея Катя.