Рябиновая ночь - [104]

— Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось.

Катя исчезла в дверях. Алексей выпил стакан холодного чая, прошел в свой кабинет, закурил. «Что опять с Катей? Какая ее муха укусила?» И тут же забыл об этом. Он сегодня был на торфяных болотах. Торфа много. Алексей достал с полки учебник по агрономии. Нашел раздел удобрений. «Лучшим подстилочным материалом считается верховой слаборазложившийся торф, применяемый в виде сухой крошки, — читал он. — Для крупного рогатого скота его необходимо 5—6 килограммов в сутки». Алексей отодвинул учебник. «Что же получается? В сутки потребуется для нашей фермы около трех тонн торфа. Таким образом, каждый месяц мы будем иметь дополнительно около ста тонн удобрений. Надо организовать добычу торфа. Его вместе с навозом и минеральными удобрениями мы можем использовать для подкормки поливных лугов и пастбищ».

Мысли Алексея прервала Катя. Она подошла к столу и в упор посмотрела на Алексея.

— Что с тобой?

Катя рывком открыла ящик стола.

— Что это? — кивнула она на рубашку.

— Рубашка, — повел плечами Алексей. — Но это называется, шарить по чужим карманам.

— С тобой доживешь до веселой жизни. Где взял рубашку?

— Уверяю тебя, не ворованная.

— Так я скажу, где ты ее взял: тебе подарила Анна.

Алексей не ответил. Он смотрел через стол в угол и чуть слышно постукивал пальцем.

— Что молчишь? — наступала Катя. — Я завтра при всем народе швырну ей эту рубашку.

Потемнело лицо у Алексея. Тяжелым взглядом посмотрел он на Катю.

— Попробуй только.

— Что тогда? Прогонишь? Да я сама хоть сегодня уеду. Пропади ты пропадом со своей Анной.

Катя торопливо, точно спасаясь от кого-то, выскочила из кабинета. Алексей долго ходил из угла в угол, курил папиросу за папиросой. «Что делать? Иринка… Она мне не простит, да и я бы не простил. Сиротский хлеб не на меду испечен. Да и люди не поймут, скажут, в председатели выбился, и жена не пара стала, к любовнице потянуло. Дожился ты, Отрогов. Ну да ладно… Будет день, будет пища». Алексей лег на диван.

В эту ночь Катя не сомкнула глаз. Она свернулась под одеялом, всплакнула. От этого стало немного легче. Катя вспомнила детство, юность. Жила она с родителями за городом в небольшом поселке. Возле домов протекала неширокая речка. За ней по долине тянулись поля, за ними темнел лес. Катя была единственным ребенком в семье, ее любили, баловали. Всегда с нетерпением она ждала осени. Когда наступал конец августа, они с матерью отправлялись за ягодами или грибами. Хорошо в эту пору в лесу. Купаются деревья в тумане, прохлада, тишина, ни одна веточка не шелохнется. И вдруг совсем рядом зашумит, затрепещет круглыми листочками осинка, точно испугается чего-то. Степенные березы смотрят на нее с осуждением. Толстым слоем лежит прошлогодний лист. Пахнет прелью. Катя приглядывается. Вроде ничего нет. И вдруг из-под листка выглянет бледно-желтой махровой кромкой груздь. Катя уберет лист, а там целый выводок.

— Мама, ты только погляди. Прелесть-то какая! — кричит Катя.

— А мне целых два гнезда попалось, — отзывается мать.

— А моховики собирать?

— На жареху отцу надо. Да и сушить их будем.

— А я два королевских масленка нашла. До чего же они славные, будто брусничным соком подкрашены.

— Такие уж они модницы.

— А куда же рыжики подевались?

— Они в бору на твердых местах растут.

С полными корзинами шли к роднику. Прозрачная вода вскипала между камней в распадке. Катя с матерью садились на толстый мох и завтракали. До чего же был вкусный хлеб с ключевой водой…

А там пришло время, когда на Катю начали поглядывать парня. Это было в восьмом классе. Как-то Катю толкнул Николай Подойницын, классный заводила. Она больно ударилась о парту и заплакала. К Николаю подошел Витька Слепченко, мальчишка тихий, незаметный, и со всего маху ударил его. Катя от удивления и про слезы забыла. Потом они с Витькой стали дружить. Катя как-то сказала, что любит военных, и Витька пошел в офицерское училище. Он уже кончал его, когда Алексей поселился у них в доме…

Катя слышала, как на рассвете встал Алексей, завел в ограде машину и уехал.

На работу Катя пришла усталая, разбитая, хотя старалась держаться весело. Но Ефросинья заметила, что темно на душе у председательши. А когда Катя зашла на кухню, та спросила ее:

— Никак, плакала, сердешная?

— С чего это вы взяли?

— Глаза-то провалились. Да и сон я сегодня худой видела. Подходит ко мне цыганка, руку протягивает, погадать просит. А у самой пальцы длинные, на них золотые перстни с дорогими камнями. Начинает гадать. Я смотрю и диву даюсь: передо мной не цыганка, а ты стоишь, пьяненькая да веселая. Потом сняла кольца, швырнула их и пошла плясать. Пьяная да веселая — это к сердечной боли. И кольца бросала неспроста. Быть слезам и печали. А цыганкой была — это к дороге. Заберут Петровича в большие начальники, помяни мое слово. И будешь ты всю жизнь маяться, кочевать с места на место, как цыганка.

— Может, у цыган-то только и есть жизнь. Всегда в дороге. И ветер и солнце всегда с тобой.

— Да ты очнись, сердешная, — испуганными, округлившимися глазами Ефросинья посмотрела на Катю. — Я недавно кино про цыган смотрела. Страх божий. Мужики на конях с кинжалами да плетками. У меня от одного виду душа занемела. Как с ними бедные бабы живут?