Русское народное порно - [23]

– Ну, оставайся, – сказал я. – В мезонине две спаленки. Правая моя, ты займи левую. Я всё равно буду сидеть в кабинете почти до утра. Так что не помешаешь. А мне надо фильмы смонтировать да отослать.

– Тогда я тоже останусь! – категорично заявила вдруг Гулечка.

– Тебе тоже домой нельзя?

– Мне домой можно, но я скажу, что у подруги останусь. Вы меня следить за порядком поставили, вот я и буду следить за порядком. А то произойдёт что-то, вы на меня потом скажете.

Тут уж Гулечка явно преувеличивала. Что бы могло произойти? Да и что бы я стал на обезьянку мою наговаривать?!

– Ну, тогда располагайтесь внизу, там большая кровать, сами знаете.

– Нет, внизу – съёмочная площадка, внизу, вроде как, храм, там нельзя просто так ночевать.

Я на минуту подивился её рассудительности.

– Мы вдвоём в левой спальне поместимся, – продолжила Гуля.

– В левой вряд ли получится. Там тесно.

– А мы зато обе худенькие.

– Да, – вздохнул я. – Вы субтильные и колосковые.

С юницами вместе я выпил вина всего лишь стакан, потом ушёл к себе в кабинет. Я даже подглядывать за ними не собирался сегодня. Ну, так, разве что самую малость!

Я, в наушниках сидючи, начал монтировать фильмы, юницы пили вино и болтали. Гулька подробно рассказывала Танечке про подлого Ваську, про то, как сегодня он с ней обошёлся. Танечка ужасалась. Обезьянка под настроение сгущала краски ещё более. Перед глазами же у меня мелькали кадры с насильем над Гулечкой. Драка её с юнцами распалёнными смотрелась нешуточно. Обладание Васеньки Гулькой – безобразно и возбуждающе. Потом она рассказывала про Олечку, про неосмотрительность юношей и про таблетки, потом рассказывала, как снимала сама, тут уж она засветилась от гордости, Татьяна завидовала.

Потом стала рассказывать Окунцова, что-то такое про мать и про отчима, но этого я уж не слушал, я собирал второй фильм. Юницы поднялись в спаленку, нагие разместились, обнявшись, на тесной кроватке и всё говорили, и говорили…

Уж какой извив разговоров, какое их гбение подстегнули юниц к тому, бог весть, но обезьянка, над Таней склонившись, вдруг стала целовать её шею и грудь, и живот, и Танечка через некоторое время Гульке тем же ответила…

37

Ещё раз я подивился точности Гулькиной раскадровки. Мне почти не приходилось подрезать клипы, они изначально были готовы к сборке. Последний фильм с Васькой и Олечкой я смонтировал едва ли за полчаса.

Всю нашу трёхдневную продукцию я сложил в отдельную папочку. Папочку озаглавил: «Наши первородные опыты». В ней разместилось десять фильмов-красавцев от пяти до пятнадцати минут протяжённостью. Красавцев же я обозначил буквами – от инициалов наших юных артистов – да циферками. Чтоб не запутаться, со счёту не сбиться.

Я снова собою гордился, я всеми нами гордился. Письмо же мной было написано ещё два дня назад. Приятелю и поплечнику армейскому моему Николаю, ныне живущему в Праге.

Была глубокая ночь. И вот, собрав всё воедино: письмо и десяток фильмов-красавцев – я нажал на кнопку «отправить». И тут в дверь постучали. Я убрал всё, что меня в подглядыванье могло уличить, и пошёл открывать.

За дверью, как я уж знал, обезьянка стояла. В одних лишь трусиках из гардеропной, и более ничего на ней не было.

– Что-то случилось? Я сейчас выйду, – сказал я, собираясь прикрыть дверь перед нею.

Но юница мотнула головой и решительно шагнула ко мне в кабинет.

– Не спите, Савва Иванович? – хрипло сказала она.

– Я фильмы доделал и сейчас отсылаю.

– Хорошо, – сказала она.

– А ты что не спишь? Третий час на дворе.

– Попозже, – сказала она.

Никогда мы ещё с нею не были наедине и так близко, на расстоянии вздоха, с милой моей обезьянкой. Прехороша она была нестерпимо, безжалостно.

Гулечка набрала воздуха полную грудь и сказала:

– Я осталась у вас потому, что, если б меня не было, к вам ночью могла прийти Танька и потом пожалеть…

– А ты пришла и думаешь, что не пожалеешь?

– Танечку на Новый год изнасиловал отчим и ещё отдал её пьяным приятелям, это был её первый раз, она сама мне сказала, и потому ей секс не нравится, она его только терпит, чтобы быть с нами со всеми. А иначе, она думает, вы её прогоните сразу.

– Ты полагаешь, что стоит мне об этом рассказывать?

– Она сама хотела рассказать вам, Савва Иванович, да только всё никак не могла на это решиться.

– Она тебя рассказать попросила?

– Нет, но мне кажется, она хотела, чтоб я это сделала без спроса.

– Ты ведь можешь и ошибаться.

– В этом могу.

– А в чём-то другом, полагаешь, что нет?

Мартышечка милая не отвечала. Она на монитор посмотрела, на кресло, на стол, на меня. Я был равным из равных в череде предметов и мебели, в пустой череде. Так я истолковал её взгляд. Но, оказалось, тоже ошибся…

– Что вы стоите, Савва Иванович? – спросила она.

Я сел в кресло.

– Ты можешь сесть на стол или на подлокотник, – предложил. – Хочешь, я покажу тебе фильм, который ты сегодня сняла?

– Позже, – сказала она. И забралась ко мне на колени.

Гулечка была почти невесомой. Голова моя вмиг закружилась.

38

– Вы знаете, что камера ваша живая? – тихо сказала мартышечка. – Она мне шептала сегодня что-то, только я не разобрала.

– Так ты тоже слышала? – пробормотал я.