Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - [42]

.

В другом районе, непосредственно граничившем с русскими землями, в Тартуском округе польской Прибалтики в начале 1600 г. началась настоящая паника. Русским купцам был запрещен въезд в Тарту. Население округи, ожидая «приходу Густава королевича с великою силою», стало поспешно съезжаться в город, чтобы «сесть в осаду»[379].

Более спокойной была реакция сеймиков коронных воеводств, которым даже после возможного начала военных действий непосредственная опасность не угрожала[380].

Тревога, охватившая к началу 1600 г. и короля, и магнатов, и большие группы шляхты, была вполне обоснованной, так как к этому времени международное положение Речи Посполитой действительно очень осложнилось.

Одновременно с появлением шведских войск в Эстонии и вступлением Речи Посполитой в прямой конфликт со Швецией изменилась в невыгодную для нее сторону ситуация на Балканах, где после захвата валашским воеводой Семиградья оказались под угрозой и южная граница Речи Посполитой, и ее вассальное княжество — Молдавия[381].

Перед правительством Речи Посполитой возникла неприятная перспектива вести войну одновременно на двух фронтах. Опасность положения усугублялась тем, что в обоих случаях военный конфликт мог легко привести к внутриполитическим осложнениям.

Михай имел довольно прочные связи и с польскими сторонниками Максимилиана, часть которых с началом семиградской кампании поступила на службу в его армию, и с православным населением Украины, боровшимся против контрреформации[382].

Внутреннее положение в польской Прибалтике было также очень неустойчивым. Сенаторы хорошо знали, что местное бюргерство с явной неприязнью относится к польским властям и с нетерпением ждет прихода шведов[383].

В этих условиях присоединение Русского государства к возможным противникам Речи Посполитой могло поставить последнюю в очень трудное положение. Неудивительно поэтому, что в начале 1600 г. точка зрения литовских магнатов, добивавшихся того, чтобы уладить взаимоотношения с Россией путем переговоров, получила признание со стороны ряда коронных политиков[384]. Под давлением с разных сторон уже в январе король дал поручение литовскому канцлеру подготовить проект грамоты в Москву от имени сенаторов о посылке комиссаров[385].

Вопрос об отношениях с Россией стал предметом обсуждения на сейме, начавшем работу 9 февраля. Уже на первых заседаниях сейма вопрос занял довольно большое место в выступлениях сенаторов. Выступавшие представители Короны (подканцлер коронный П. Тылицкий, епископы плоцкий и познанский) указывали, что в данной ситуации, когда угрожает конфликт со Швецией, следует добиваться мира с Россией[386]. Их доводы натолкнулись на возражения других сенаторов и послов коронных воеводств, считавших, что ситуация не столь тяжелая, чтобы Речь Посполитая обращалась к России с просьбой о мире[387]. Споры тянулись, и 23 марта сейм разошелся, не приняв никакого решения. В этот момент более реалистично оценивавшие ситуацию послы Великого княжества, напомнив Сигизмунду о русских предложениях возобновить мирные переговоры, обратились к королю с просьбой, чтобы тот «послы великие для становенья покою вечного будь перемирья далшого назначити рачыл».

Взамен они обещали предоставить королю средства на ведение войны со шведами. Сигизмупд III принял их условия и уже после окончания сеймовых дебатов дал литовским представителям письменное обязательство удовлетворить их требование[388].

Выступление литовцев, вероятно, оказало известное влияние на решение короля и сената придать миссии в Россию характер «великого посольства» и поставить во главе его одного из политических руководителей Великого княжества Литовского — канцлера Льва Сапегу. Высокий ранг посла указывал на то значение, которое придает его миссии Речь Посполитая.

10 апреля[389] в Москву отправился гонец Бартоломей Бердовский за «опасной» грамотой для «великих послов».

Когда 26 мая в Москву пришли сообщения о прибытии на границу литовского гонца с просьбой о получении «опасной» грамоты для польско-литовских послов, для русских дипломатов должно было стать ясным, что внешнеполитическая линия Речи Посполитой на востоке изменилась. Отвергнув в 1599 г. русские предложения, Речь Посполитая теперь сама искала контактов с восточным соседом.

Тогда же, в июне 1600 г., в русскую столицу должны были прийти первые известия о появлении на границе шведского посольства, которое герцог Карл направил в Москву в соответствии с достигнутой в Стокгольме договоренностью. Проявленная шведским правительством инициатива была вполне понятной: накануне войны с Речью Посполитой и для Швеции урегулирование отношений с Россией, которые на данном этапе основывались на не ратифицированном обеими сторонами Тявзинском договоре, представлялось весьма желательным.

Таким образом, на рубеже весны — лета 1600 г. оба государства, готовившиеся вступить друг с другом в жестокую борьбу за Прибалтику, почти одновременно дали понять о своем желании начать переговоры с русским правительством. Тем самым перед царем Борисом и его советниками уже практически встала необходимость определить свое отношение к балтийскому конфликту.