Русский сбор - [5]
Шрифт
Интервал
Может быть, лет через сто… Не пристало
Просто молчать, потому что могли бы, могли бы!
Но, к сожалению, нынче и этого мало.
Надо б не просто сказать – надо б проще,
Честнее и проще —
Однажды Поэт (Гражданин) – неужель не про нас:
– «Сможешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?»
Обводный кан
«Солнце тихо садится
За Обводный канал.
Тот, кто здесь на бывал,
Может здесь заблудиться.»
Тот, кто здесь выпивал,
Никогда не сопьётся.
Тому трижды зачтётся
Обводящий овал.
В круге первом, по Мойке, —
Город кариатид,
Накрахмален стоит,
Что ни охни, ни ойкни.
Во втором, до Канавки,
Шевеленье ветвей,
Говорок голубей
Да курение травки.
Пестрота, кружева —
Третий пояс, Фонтанный,
По-московски гортанный —
Буржуа, буржуа.
…я любил в непригодном
Восмидьсятом году
Покорябать руду
На четвёртом, обводном.
Он немыслимо чёрен
Этот круг и теперь.
Из него без потерь,
Лишь кто очень проворен,
Уходил по-пластунски
Кременчугским мостом,
Оставляя на том
Берегу, как в анналах,
Клочья в скулах канала —
Столь же милых, сколь узких.
«Да, в промокших квартирах…»
Да, в промокших квартирах нулевых этажей в Петербурге
Даже время стремилось согреться остатками рун,
Завернуться пытаясь в пространства овечную бурку.
Тот холодный период зовётся теперь Колотун.
Расцветали узоры цветов, коченея на окнах.
Свой орнамент туда добавлял самосвал садоМАЗ,
Выхлопную трубу выставляя-вставляя (хоть сдохни!),
Он закачивал радостно нам свой весёленький газ.
Мы фрейдизма не знали, но, чуя трубу выхлопную,
В нас рождались инстинкты вполне садоМАЗных корней:
Кто мне боль причиняет – с большой вероятностью пну я,
Впрочем, только того, кто с трубой… только с ней.
Было зябко. Не то чтобы голодно, но и не сытно.
Время в форме программ новостей развозил самосвал.
И до самого края конца ему не было видно —
Тот период мой друг Ледниковым чуть позже назвал.
Говорят, будто климат теплеет – еби его в сраку,
Говорят, будто воздух над нами и светел и сух.
Почему ж так зудят кулаки и так хочется в драку,
Даже тем, кто по жизни умел обижать только мух.
Из «Писем берлинскому другу»
60 – мука, яйцо, песок.
300 – рыба, мясо – 350.
Солнце движется на запад, говорят.
Мы-то ясно видим: на Восток.
Полушарья, видно, поменялись, жопа с головой.
Потому и кажется, что будто вспять.
Сыр – 500 (хороший), зато сахар – 45.
Молоко полтинник, но кефир всегда со мной!
Гречка – 80, 240 – алкоголь —
Вроде водки, судя по парам.
Масло сливочное 100 за 200 грамм.
Друг мой, будь критичен, но не столь!
Здесь в июне также светлы небеса.
Летний Зимний весь дымится, как вулкан.
Творог 200, но за 40 картофан.
Майонез за 70, по 300 колбаса.
Помнишь, составляли лучший список вин —
Вермут розовый, портвейн…
Да мало ль было ли историй?
Я тебе – нормально ли, Григорий?!
Ты в ответ – отлично, Константин.
Это пошлость: нашей же культурой, друг, да нам в глаза!
Мол, сто лет прошло, а, дескать, что теперь?!
Но Нева в граните – он не крошится, поверь, —
Так что я не против и не за…
Крым как был окраиной имперьи – так ему и быть —
Греция ли, римский легион, теперь московскарать…
Питеру ж глухой провинцией не стать,
Хоть он и у моря – жаль, спокойней было б жить.
С вашим прюлялизмом миллион мигрантов наживёшь!
Демолиберасты – без руля и без ветрил.
…В 90-х ты отсюда наш ржаной возил —
Скоро свой сюда германский повезёшь.
Да, выходным иногда хотелось бы дубль…
Всё обильнее сыпет мрамором бисер.
Представляешь, я проглотил вчера рубль.
Типа, на счастье, а сегодня вот высер.
Шпроты рижские – сто рэ… Откажемся от шпрот!
Димка учится, Тамарка хочет в США.
Книги, сука, дорогие – триста, до четырёхсот…
Сам-то как, Григорий, – а?
«Болгарские грёзы плачевны…»
Болгарские грёзы плачевны:
Какие тогда были стрессы!
Высокие подвиги Плевны,
«БэТэ», «Слнчев бряг», «Стюардесса»…
Собою закрыть амбразуру
Подруга меня попросила:
Три тысячи знаков в текстуру
И скинуть емелю на мыло.
Под утро в задымленной «Шипкой»
Квартире (Фонтанка – Апраксин)
Пригрезились мне две ошибки —
Был, стало быть, труд мой напрасен.
В 13 часов пополудни,
Собою самим опорочен,
Я начал проделывать трудный
Анализ полётов той ночи:
Всё выдумка, сон, всё примета
Того, что вино – не «Кадарка»…
И «нет» не было интернетом.
Но девушко было болгаркой!
«Я полюбил колокола…»
Я полюбил колокола —
Качковый инструмент.
И вёртких ангелов дела,
На звук – хвалу, хвале, хвала… —
Имеющих патент.
Гул кающейся пустоты
Чрез натяженье мышц.
Беззвучный стон – тела литы,
Сходились в поле немоты
Так Чегодай и Скоромыш.
Своим гремучим язычком
Свивая звук в струю,
Поёт: пойдём, мой друг, пойдём,
А я стою, стою…
То распальцованная вдруг
Вся в трепете любовь —
Но не рождённый ими звук,
А быстрый веер тонких рук,
Стирающихся в кровь.
Локтей и плеч и головы —
Над ними только крест —
Я вижу Вас, звонарь, весь Вы
Графичен, как изгиб Невы —
Короткий точный жест.
Материальность веры в том,
Что грифель можно взять
И некий дышащий объём
С весёлым человечком в нём
Как колокол нарисовать.
«Как однако далеки города!..»
Как однако далеки города!..
Вот я вышел погулять на часок
И зашел туда черт знает куда,
Хотя вроде только в ближний лесок.
Просто мыслями я был где-то там,
В очень, знаете ли, дальней дали
И, возможно, потерял счет часам,
И часы мои дальше ушли.