Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [101]

Этот контраст также отсылает к двум модусам слушания, которые Тургенев описывает в письмах, где он сравнивает свою собственную мучительную жажду музыки и слишком легко достижимое наслаждение других слушателей, которое они «производят» сами без особых затрат, как лепешки, для массового потребления.

Финальная сцена рассказа «Певцы» происходит в темноте, когда охотник слышит голоса двух крестьянских мальчиков, один из которых зовет другого домой, где его ждут отцовские побои. Тургенев сделал заметку на полях рукописи о намерении расширить описание крестьянских голосов в темноте: «Описать, как мальчики гоняют лошадей в пустыри на ночь. – Огни!»[701] Он воплотил это в реальность в рассказе «Бежин луг», в котором охотник оказывается у костра с группой крестьянских мальчиков, выводящих лошадей на пастбище. Он ложится рядом с мальчиками, притворяется спящим и слышит, как они рассказывают друг другу страшные истории о местных привидениях и смертях. Хотя эти рассказчики – дети, в их рассказах фигурируют взрослые, и, как правило, в период, предшествующий промышленной революции рассказы о привидениях служили формой отражения абсолютно рационального страха перед темнотой, который объединял и взрослых, и детей[702]. Охотник, как и мальчики, наслаждается этими историями с эстетической точки зрения. В темноте охотник оказывается невидимым, и мальчики забывают о его присутствии, что позволяет ему стать полноценным участником процесса слушания их историй.

В каждой из этих историй фигурирует акусматическое слушание. Гаврила-плотник слышит в темноте голос русалки, жалобный, похожий на крики жабы; овца, которую Ермил-псарь поймал у могилы утопленника, говорит с ним человеческим голосом; баба Ульяна, которая сидит на паперти, слышит как лают собаки, перед тем как на дороге появляется мертвый мальчик; Костя слышит звуки из бучила, которые могут быть криками утопленника, лягушек или лешего; и, как мы видели, Ильюша слышит домового на бумажной фабрике. Охотник тоже слышит пугающие звуки, которые сложно идентифицировать в темноте: «странный, резкий, болезненный крик» цапли и захлебывающийся лай собак, вероятно, преследующих волка[703]. Наслушавшись этих историй, Павлуша идет к реке, где слышит, как его зовет Вася, недавно утонувший мальчик. Он возвращается к мальчикам и говорит им, что и сам он скоро умрет: «своей судьбы не минуешь»[704]. В финале рассказа «Бежин луг» охотник замечает, что он недавно услышал о смерти Павлуши. Это предложение (вычеркнутое цензором из первой публикации рассказа) указывает на то, что охотник разделяет фольклорную и звуковую логику мальчиков, по которой ночные звуки могут в самом деле передавать послания из потустороннего мира. В оперном театре, слушая, как Виардо в темноте поет Россини, ее поклонники получали доступ к своим собственным чувствам, которые наиболее сложно выразить словами. Акусматическое слушание оказывает такой же магический эффект на мальчиков, когда они слышат голоса мертвых, и на охотника, когда он слышит голоса крестьян.

Реализм ощущений

Как показывают рассказы Тургенева, в середине XIX века писатели-реалисты описывали мир сельской местности и городской бедноты как пространство, в которое не могли проникнуть грамотные писатели и читатели. Представление о подобном барьере создает ряд проблем. Провоцировало ли этих авторов стремление к миметическому отображению действительности воспроизводить обладающий низким статусом язык бедных в печатном тексте? Если это так, то какие элементы языка они должны были передать – произношение, словарный запас, синтаксис? Как введение низкостатусной речи в литературный язык связано с социальными барьерами между классами – оно их уменьшает или увеличивает? Я предполагаю, что, поместив рассказы Тургенева в контекст истории медиа и истории звуков, мы увидим, что рассказы, в которых фигурируют производство бумаги и акусматическое слушание, отражают его размышления о вопросах общественного единства.

Во время написания «Записок охотника» Тургенев черпал вдохновение в текстах русских писателей, описывающих жизнь в деревне, таких как Владимир Даль и Дмитрий Григорович (который в это время только что опубликовал «Деревню»), а также в рассказах Бертольда Ауэрбаха и Жорж Санд о сельской жизни[705]. Эти писатели и их критики публично размышляли о проекте интеграции элементов диалектной речи в литературный язык, фиксируя звуки речи в «записках»[706]. Технические проблемы воспроизводства низкостатусной речи в литературном тексте не были уникальны для России XIX века. Теоретически, писатель мог просто транскрибировать речь, но устная и письменная речь отличаются друг от друга: любая система записи передает фонетику устной речи только приблизительно, вне зависимости от того, насколько хорошо она адаптирована к конкретному языку. Транскрипцией также управляют законы речевых табу, которые делают некоторые слова непечатными. Тургенев писал в период, когда зазор между устно употребимыми словами сельской речи и литературным языком воспринимался как проблема, которую люди хорошего вкуса, подобные ему, могут разрешить с помощью внимательного слушания и выборочной транскрипции. Эти принципы очевидно стоят за весьма скупыми вкраплениями диалектных слов в «Записках охотника»