Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [103]

И каждый день обиды множит,

И день придет – не будет и следа

От ваших Пестумов, быть может!

О, старый мир! Пока ты не погиб,

Пока томишься мукой сладкой,

Остановись, премудрый, как Эдип,

Пред Сфинксом с древнею загадкой!

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя

И с ненавистью, и с любовью!902

Одни символисты приняли революцию с энтузиазмом, но другие проголосовали против нее ногами, уехав за границу. Быстро разочаровавшись в большевиках, Белый присоединился к эмигрантам в 1921 г., переехав в Берлин. Но тяга к «России-матушке» оказалась столь сильной, что два года спустя он вернулся в Москву. Там его приняли совсем не с распростертыми объятиями. За осуждение марксизма во время пребывания в Берлине он был подвергнут жесточайшему разносу со стороны верного ленинца Льва Троцкого, по возвращении в Россию Белый обнаружил, что к нему относятся как к «живому трупу»903. Однако он не замолчал. На протяжении последующего десятилетия он опубликовал несколько повестей, а также путевые заметки после поездки по Кавказу. В начале 1930-х гг. он написал три тома мемуаров, в которых постарался примирить символизм с революционным марксизмом. В январе 1934 г. он умер по естественным причинам во время работы над четвертым томом.

Эстетика Серебряного века во многом оказалась под влиянием царского колониализма подобно тому, как русский романтизм начала XIX в. был связан с территориальной экспансией Российской империи. Пушкин и Лермонтов вдохновлялись «умиротворением» Кавказа, мировоззрение Белого и его поколения во многом сформировалось под влиянием дальневосточного поражения Николая II. В целом литературных произведений, напрямую посвященных Русско-японской войне, относительно немного904. Однако в сочетании с революционными беспорядками, произошедшими вслед за поражением самодержавия у берегов Тихого океана, они усилили ощущения конца века надвигающегося катаклизма. Это настроение пришло с Запада, возникнув двумя десятилетиями ранее в среде французских декадентов, но беспорядки 1905 г. превратили то, что выглядело модной литературной позой, пугающе осязаемой перспективой. И за время «растянутого десятилетия», предшествовавшего падению династии Романовых, многие согласились с пессимистическими предсказаниями Соловьева, связавшего Восток и Армагеддон905.

Уникален Серебряный век в том, что видел причины наступающего апокалипсиса скорее внутри, а не снаружи. В опере Бородина о древних военных походах в Центральную Азию уже есть аллюзии на восточные корни русского народа. Но для Белого и его современников «другой», будь то монгол или скиф, в еще большей мере был просто частью экзотического «я» России.

Заключение Азия в российском сознании

Поистине в русской душе есть «азиатские наслоения».

Николай Бердяев

Русские всегда знали о Востоке. Но осознавать Азию как отдельный континент они начали только при Петре Великом, когда стали считать себя европейцами. Повернувшись лицом к Западу, Петр научил своих подданных думать о Востоке более системно. Один из самых образованных государевых людей, эрудит Василий Татищев окончательно установил границу континентов по Уральским горам906. Петр также способствовал возникновению в России востоковедения как научной дисциплины, хотя отчасти это произошло по предложению Готфрида Лейбница.

Никогда образованные жители России не ассоциировали себя с Западом сильнее, чем во времена правления Екатерины II907. Уверенные в своей европейской идентичности, они необязательно смотрели на Азию с высокомерным снисхождением, так как на их жизнь пришлась эпоха Просвещения с ее филоориентализмом. Однако к концу правления даже энтузиазм Екатерины в отношении Запада начал угасать, когда она узнала о кровавом конце монархии Бурбонов. Охватившие Францию революционные потрясения и война с Наполеоном в 1812 г. поставили по-новому вопрос о связях России с Европой. Николай Карамзин сказал: «Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию – неверным или братьям? То есть кому бы она, по вероятности, долженствовала более противиться?»908

Растущее влияние германского романтизма в первые десятилетия XIX в. еще больше способствовало размышлениям о месте России в мире. Эта дискуссия получила новый виток в 1836 г. после публикации «Первого философического письма» Петра Чаадаева в журнале «Телескоп». Написанное семью годами ранее на французском языке и до этого распространявшееся частным образом, письмо пессимистически отводило России роль сироты в семье народов без истории и собственной идентичности: «…мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось»909. «Письмо» Чаадаева стало поводом для скандала. Позднее Александр Герцен сказал, что это был «выстрел, раздавшийся в темную ночь», а Николай I объявил автора письма сумасшедшим910.

Жесткие оценки Чаадаева породили в середине XIX в. бурные дискуссии между западниками и славянофилами. Западники полагали, что России следует развиваться по западным образцам, двигаясь к порядку, основанному на рационализме, верховенстве закона, приоритете личности; тогда как их оппоненты выступали за отрицание западного поворота, совершенного Петром Великим, и за возвращение к тому, что они считали отличительной национальной чертой – духовному и патриархальному курсу