Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [104]
Существовало одно примечательное частичное исключение. Подобно тому как Фридрих фон Шлегель разделил весь мир на индоевропейских арийцев и неарийцев, наиболее известный славянофил Алексей Хомяков определил фундаментальную дихотомию в истории человечества. Одна группа – кушиты – происходит от Хама, проклятого сына Ноя, и расселилась в Северной Африке. По мнению Хомякова, кушиты воплощали подчинение и нигилизм и находились в постоянном соперничестве с иранцами – расой, олицетворяющей свободу и духовность. Иранцы как творческая жизненная сила породили Древнюю Грецию и Рим. Однако затем, по утверждению Хомякова, несколько последовательных кушитских волн создали в Западной Европе репрессивный и языческий порядок. И только славяне на всем континенте избежали владычества кушитов913. В основе концепции истории Хомякова лежит идея, что русские сохранили свою молодую силу благодаря восточным, скифским предкам, которая обрела популярность ближе к началу XX в.
Чаадаев последовательно отстаивал позиции лагеря западников, подробнее разработав свои идеи в «Апологии сумасшедшего»: «Мы живем на востоке Европы – это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку». Его неприятие Востока было очевидным. «Но на Востоке покорные умы, коленопреклоненные пред историческим авторитетом, истощились в безропотном служении священному для них принципу и в конце концов уснули замкнутые в своем неподвижном синтезе, не догадываясь о новых судьбах»914. Негативные оценки Азии, как застрявшей в неподвижной сонливости, отражали переход от синофилии эпохи Просвещения к пренебрежительным взглядам европейцев на Китай в начале XIX в. Начиная с презрительной характеристики империи, данной И.-Г. Гердером: «…мумия, завернутая в шелк и расписанная иероглифами», романтические мыслители видели в Срединном царстве застывшую деспотию, а в ее жителях – муравьев, начисто лишенных свободной воли и воображения915.
Слово «китайщина» отныне приобрело в русском словаре устойчиво пейоративный смысл. Если в эпоху Екатерины это понятие ассоциировалось с экзотичным Китаем, то в XIX в. оно стало ассоциироваться с допотопной тиранией, бесстыдной коррупцией и полной неподвижностью. Слово «Азия» также приобрело преимущественно негативные коннотации, подобно слову Asiatic в английском языке. Словарь русского языка Даля определяет слово «азиат» как грубый, необразованной человек, а «азиатский» – дикий, жестокий916. Слово «азиатчина» также стало аккумулировать все недостатки континента. В «Вишневом саде» заносчивый студент Петя Трофимов говорит о России: «Есть только грязь, пошлость, азиатчина…»917
Западники в своей полемике часто упоминали Азию в качестве предупреждения или даже метафоры реакционного царского режима. Для прогрессивного литературного критика Виссариона Белинского слово «китаизм» являлось синонимом реакции и деспотизма, и он с готовностью применял этот эпитет к эпохе правления Николая I918. К Азии Белинский не испытывал ничего, кроме презрения. Он детально изложил свои взгляды в длинной рецензии на несколько книг, посвященных Петру Первому и его отцу Алексею Михайловичу. Его опорной темой было восхваление усилий прежних правителей по развороту России в западном направлении. Вторя тезису Гегеля, что Китай и Индия находятся за пределами истории, критик замечает: «Азия была колыбелью человеческого рода и до сих пор осталась его колыбелью: дитя выросло, но все еще лежит в колыбели, окрепло – но все еще ходит на помочах»919.
По мнению Белинского, только способность думать и говорить отделяет азиатов от животных, но их интеллект в лучшем случае примитивен: «Хорошо ли это, дурно ли, разумно или бессмысленно, – подобные вопросы не приходят ему в голову; это слишком тяжелая, слишком неудобоваримая пища для его головы». Даже если житель Азии наделен более утонченным сознанием, восточный фатализм делает его в высшей степени инертным: «Почему все это так, а не иначе, и должно ли все это быть так, а не иначе, – он об этом никогда не спрашивал ни себя, ни других. Так было задолго до него, так бывает не с одним им, а со всеми; следовательно, такова воля Аллаха!»920
Представители поколения Белинского не утруждали себя проведением различий между множеством восточных народов. А если Белинский и проводил такое различие, то не видел ни в одном народе положительную сторону: «Турок не ропщет, если дурное расположение духа властелина сажает его на кол или вешает на петле», китайское правительство «лишенное движения, представляет собою как бы окаменевшее прошедшее или египетскую мумию довременного общества». Белинский ни на секунду не сомневается в превосходстве Запада: «Азия – страна так называемой естественной непосредственности, Европа – страна сознания; Азия – страна созерцания, Европа – воли и рассудка»921.
Поэты первой половины XIX в., в том числе Пушкин и Лермонтов, не всегда разделяли пренебрежительное отношение к Востоку. В их произведениях, созданных под влиянием творчества лорда Байрона, Восток предстает более ярким и привлекательным. Его жители могут быть воинственными дикарями, подчиняющимися жестоким деспотам, но их архаичная культура обладает тем достоинством, что еще не заражена искусственностью и умеренностью современной эпохи. Пушкин и его современники глубоко уважали азиатскую цивилизацию. Вряд ли можно говорить о его пренебрежительном отношении к исламскому миру, когда он сочинял «Подражание Корану». Тем не менее он также использовал термин «Азия» для оценки внутриполитических дел. В стихотворении 1830 г. «Стамбул гяуры нынче славят…» злой сатире на тех, кто противостоит западной модернизации, Пушкин выставляет в нелепом виде янычар, восставших 20 годами ранее против модернизационных реформ османского султана Махмуда II
