Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [101]

Разворачивающееся в 1905 г. на фоне повсеместных аграрных беспорядков действие «Серебряного голубя» противопоставляет два одиночества, оба болезнетворных, но разными способами. Запад, воплощенный в баронессе с говорящей германской фамилией Тодрабе-Граабен [«мертвый ворон-могила» (нем.)], выглядит как безжизненный разум. Воплощенный в «белых голубях» Восток предстает разнузданным, животным, разрушительным иррационализмом. Подобно некоторым наивным интеллектуалам-народникам того времени, Дарьяльский искал мудрость среди крестьянства, но обнаружил только, что «не Русь, а какая-то темная бездна востока прет на Русь из этих радением истонченных тел»883. Но правда ли, что Восток – «не Русь»? Взгляды Белого были двойственны на этот счет. Сын баронессы, чиновник высшего разряда, западник до последней капли крови, говорит Дарьяльскому: «Россия – монгольская страна; у нас у всех – монгольская кровь, не ей удержать нашествие: нам всем предстоит пасть ниц перед богдыханом»884. Что касается Европы, то Дарьяльский размышлял следующим образом: «Много есть на Западе книг; много на Руси несказанных слов. Россия есть то, о что разбивается книга, распыляется знание да и самая сжигается жизнь; в тот день, когда к России привьется Запад, всемирный его охватит пожар…»885

Через два года после «Серебряного голубя» Белый начал работать над вторым романом трилогии – «Петербург»886. Действие снова происходит во время революционных беспорядков 1905 г., но теперь уже в начале осени и в столице империи. Некий заговор формируется вокруг реакционного сенатора Аполлона Аполлоновича Аблеухова и его сына, студента Николая. Оказавшийся вовлеченным в деятельность террористической организации сын Аблеухова получил приказ от заговорщика Дудкина убить своего отца с помощью бомбы, но та в итоге взорвалась, не причинив никому ущерба.

Персонажи изображены очень живо, но все они остаются вторичными на фоне подлинного повествования об отчаянной борьбе Запада, пытающегося противостоять разрушительной силе Востока. Тема повторяет главный мотив «Серебряного голубя», но на этот раз в значительно большем масштабе. Теперь вместо индивида, мечущегося между семьей германских аристократов и квазивосточной крестьянской сектой, в центре повествования находится ни много ни мало грядущая судьба великой метрополии и в целом династии Романовых, на которую надвигается желтая угроза. Написанный раздерганными прозаическими фрагментами роман Белого характеризовался как «небывальная еще в литературе запись бреда… мир кошмара и ужаса»887.

В охваченной беспорядками столице всюду скрывается Азия. Желтый цвет встречается повсеместно – от стен в особняке Аблеухова, желтых коленей его слуги Семеныча до «желтых, монгольских рож» прохожих, вульгарного желтого наряда провокатора Липпаченко и желто-зеленого тумана, часто заволакивающего город. Софья Петровна Лихутина, возлюбленная Николая, украшает свою комнату предметами японского искусства и носит кимоно. Дудкин водит компанию с похожим на призрака персом Шишнарфне, а во сне видит татар и японцев. Растрепанный вид – «косматая, черная шапка… с полей обагренных кровью Манджурии» – ветерана, возвращающегося с дальневосточного фронта, напоминает читателю как о недавних бедствиях, так и о куда более значительных грядущих: «Пять лет уже протекло: проволновались глухо события; уж проснулся Китай; и пал Порт-Артур; желтолицыми наводняется приамурский наш край; пробудились сказания о железных всадниках Чингиз-Хана… Но прослушай, прислушайся: топоты… Топоты из зауральских степей. Приближаются топоты.

Это – железные всадники»888.

Как это было свойственно многим состоятельным семьям в России, корни вымышленной семьи Аблеуховых уходили на Восток, в те времена, когда предок-киргиз поступил в начале XVIII в. на русскую службу. Тем не менее, как следует из имени и отчества, сам Аполлон Аполлонович был уже человеком сугубо западного мировоззрения. Лишенный эмоций, он маниакально требовал порядка, его мысли были заполнены «квадратами, параллелепипедами, кубами» и другими абстрактными геометрическими фигурами. Но если Аполлон Аполлонович – карикатура на западную стерильную рациональность, то его сын возвращается к своим азиатским корням. Он носит бухарский халат, тюбетейку и татарские сандалии. «И Николай Аполлонович вспомнил; он – старый туранец – воплощался многое множество раз; воплотился и ныне: в кровь и плоть столбового дворянства Российской империи, чтоб исполнить одну стародавнюю, заповедную цель: расшатать все устои; в испорченной крови арийской должен был разгореться Старинный Дракон и все прожрать пламенем… Николай Аполлонович – старая туранская бомба»889.

Славист Жорж Нива указывает, что если Достоевский в «Демонах» показывает, что революционное насилие приходит с Запада, то Белый видит его корни на Востоке, проявление описанной Соловьевым панмонггольской угрозы890. Но в отличие от Соловьева Белый не считает Восток чужим. В полном соответствии с двойственной, азиатско-европейской географией России обе части составляют неотъемлемые элементы ее идентичности. Более того, Белый считает, что его собственная идентичность состоит из этих двух элементов. Повесть, посвященную своему детству, он озаглавил «Крещеный китаец» (1921) в честь своего отца, принимающего по ходу текста различные азиатские идентичности. В 1915 г. в письме, посвященном своим недавним произведениям и адресованном издателю, радикальному литературному критику Иванову-Разумнику, Белый объяснял: «…