Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим - [55]

.

Представляет интерес еще один термин, предложенный Георгием Касьяновым касательно современной украинской историографии: он называет ее «нормативной историографией», не подверженной влиянию «силового поля» «официальной историографии», следующей за политической конъюнктурой «патриотического экстаза»[321].

Конкретными масштабами «национализации» истории Украины после 1991 года и в частности после создания, по польскому образцу, Института национальной памяти (2006) стали: глорификация УПА и ОУН: (в 2008 году президент Виктор Ющенко объявил Степана Бандеру национальным героем, что было отменено при Викторе Януковиче), интерпретация «голодомора» как геноцида украинской нации[322].

Политика советской власти в период коллективизации (1932–1933), которая привела к массовому голоду на Украине, в Казахстане, на Кавказе, в Поволжье, может быть определена как геноцид, но геноцид не национального, а социального характера — направленный против населения советской деревни, жертвами которого стали разные национальности, населявшие хлебородные районы СССР.

За 23 года независимости украинской нации галицийского образца не удалось переломить восточных украинцев, но большая часть молодого поколения была поражена, некоторые его представители с улыбкой бросали бутылки с «коктейлем Молотова» и без зазрения совести поджигали живых соотечественников только потому, что те носили георгиевские ленточки, как это было в Одессе (2 мая 2014 года, Одесская Хатынь). Попытка навязать этноцентрическую модель галицийского образца привела к началу частичной необъявленной гражданской войне на Донбассе в 2014 году.

Андреас Каппелер отмечает, что власти Украины допустили ошибку, когда в первую очередь после Оранжевой революции (2004 г.) возвели в культ Степана Бандеру и таких персонажей как Петлюра или Мазепа, которые не могут играть объединительную роль для всей Украины, страны мультиэтничной. По мнению А. Каппелера, самым подходящим историческим героем был бы Богдан Хмельницкий — таким образом, мог бы быть расширен «узкий моно-этнонациональный подход» к мультиэтничной украинской истории[323].

Основу другого подхода к украинской истории и идентичности составляет «транснациональная история», попытка избегнуть «национальных рамок историографии», в последнее время он приобрел большую популярность — как часть преформатирования исторической науки по критериям глобализации. Дефиниция, которую дает «транснациональной истории» Филипп Тер, — это прежде всего исследование транскультурных связей, а не дипломатия или интернационализм[324]. Это своеобразное продолжение подхода «культурного трансфера» или «трансфера истории», который был реализован во Франции в 80-е годы[325].

Подобные теоретические конструкции представляют особый интерес для сравнительной

истории, но в случаях наличия в национальной идентичности болезненного дуализма с исторической обремененностью (наследство двух империй — габсбургской и российской), каковым является дуализм украинский, вряд ли могут открыть секрет примирения и созидания общей или, по крайней мере, необремененной саморазрушительной враждой идентичности.

«Центральноевропейская» — «восточноевропейская» — «постсоветская» украинская идентичность

Канадский историк украинского происхождения Джон-Поль Химка пришел к выводу, что современных украинских идентичностей две — «центральноевропейская» и «постсоветская», их разделяет географический и языковой принцип: «Центральноевропейская идентичность укроиноязычна и доминирует на западе, постсоветская идентичность русскоязычна и почти повсеместна на Украине; сердцевиной «центральноевропейской» украинской идентичности является Галиция, а пространство «постсоветской» украинской идентичности — советская Украина в границах до 1939 года (до присоединения Галиции Сталином). Что же касается Киева, то Химка различает в нем зарождение «евро-украинской» идентичности, представляемой элитой, которая имеет характер «общеукраинской» идентичности, но процесс этот все еще не завершен[326].

В постсоветской Украине язык, однако, не является национальнообразующим фактором — таковым, скорее, служит фактор политический, используемый различными региональными силами в целях электоральной победы. Второй майдан наглядно продемонстрировал наличие феномена рус-скоговорящих без характерного акцента с глухим «г», но с украинским этноцентричным сознанием граждан юго-востока — результат политики «национализации истории», форсируемой после Оранжевой революции, начало которой было положено уже в первые годы независимости Украины. В то же время некоторые украинские граждане, сохраняющие приверженность этнодуалистической модели Малороссии, говорят по-русски с акцентом.

Химка приводит примеры реконструирования «центральноевропейской» украинской идентичности после 1991 года посредством украинской диаспоры Канады и США, представленной преимущественно выходцами из западных областей и потомками коллаборационистов из УПА и ОУН. Ученый отмечает также особую роль грекокатолической церкви Украины, которая была возрождена в 1989 году и митрополитом которой в Львове стал украинец американского происхождения подобно выходцам из эмигрантских кругов, ректорам Львовской духовной академии (будущего Украинского католического университета). Это характерно и для круга представителей «оранжевой» власти, в частности министром правосудия стал американец украинского происхождения. После 2004 года ключевые позиции были заняты множеством неправительственных организаций, представляющих украинскую диаспору Канады