Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории - [12]

. Против дальнейшего развития русского Афона у дипломатов имелось серьезное возражение, ранее высказывавшееся митрополитом Филаретом Дроздовым, — а именно отток русских денег за границу, которые лучше было бы направить на окраины России. При всей желательности подобного решения вопроса, посол А. И. Нелидов не видел способа, как это можно осуществить; ведь на Новоафонский монастырь на Кавказе никогда не будут жертвовать столько, сколько на древний Афон. «Невольно приходится пожалеть, — пишет посол, — что русские деньги идут на поддержку и устройство келлий, коих самая принадлежность русским инокам зависит от произвола греков, и с этой стороны, раз невозможно остановить или направить эти пожертвования иначе, — быть может, было бы лучше, если бы они получались, по крайней мере, скитами, составляющими неотъемлемую русскую собственность». В заключение Нелидов просил дать ему инструкции дальнейших действий. «Имея в руках лишь фактические данные, показывающие глубокое почитание народа русского к Св. Афонской горе, невозможно взвесить, как велика нравственная польза этого почитания или насколько Афон полезен и нужен нам с государственной точки зрения… Приходится иметь дело с неизведанной областью, с самостоятельной и могучей силой народной», — делал вывод Нелидов[74]. «Вообще по отношению к Св. Горе правительству раз навсегда следует отказаться от мысли иметь там исключительное влияние, или направлять движение народное в этой области», — говорит он в другой депеше[75]. О невозможности решить этот вопрос постановлениями и указами говорит секретарь константинопольского посольства А. Смирнов: «Правительство может задаваться вопросом: нужен ли ему Афон? То есть должно ли оно брать на себя деятельную роль в защите на нем русских интересов. Оно может стеснить или, напротив, как оно это делало до сих пор, поощрять паломничество, может стремиться ограничить прилив денежных пожертвований. Но основной вопрос: нужен ли Афон православному народу русскому? — решает сам народ, не спрашивая кабинетных соображений наших, а прямо высылая на Афон свою деятельную силу, свою трудовую копейку. — Остановить прилив того и другого едва ли возможно. Правительство должно, отнюдь не стесняя жертвующих, сделать все от него зависящее, чтобы Афон стоил этих жертв»[76]. После этого становится очевидной несостоятельность обвинений со стороны греков в якобы организованной «панславистскими комитетами» поддержке афонского монашества со стороны русского правительства.

Итак, помощь дипломатии русским обителям осуществлялась на основании 62 статьи Берлинского трактата и общего правила поддержки русских подданных на территории Турции. Это распространялось, в первую очередь, на большие обители — Пантелеймонов монастырь, Ильинский и Андреевский скиты, принадлежность которых России представлялась бесспорной, а строгая организация давала возможность контроля над ними. В числе имущественных споров, которые вели русские с греками на Афоне в конце XIX — начале ХХ в., особо выделяются дело Ильинского скита с Пантократорским монастырем и дело грузинской келлии Св. Иоанна Богослова с Иверским монастырем.

Подданство русских монахов

Правовой статус насельников русских обителей был неопределенным. С точки зрения Оттоманского государства русские насельники Афона являлись османскими подданными. Афонским канонизмом 1876 г. все святогорские монахи, независимо от их национальности, объявлялись подданными Османской империи; им выдавались так называемые нуфусы (виды на жительство), формально приравнивающие их к османским подданным. Однако это турецкое подданство оставалось номинальным, а канонизм, хотя был введен в свод турецких законов, никогда не выполнялся. Русские монахи оставались русскими подданными, сохраняли свои российские паспорта и пользовались покровительством русского правительства в лице его дипломатических представителей. По русским законам, российское подданство терялось лишь в следующих случаях: 1) вследствие поступления на иностранную службу без разрешения правительства; 2) вследствие отказа на вызов русских властей вернуться на родину. Более того, 62 статья Берлинского трактата подтверждала покровительство русским монахам со стороны дипломатов именно как российским подданным.

Вместе с тем, согласно указу Св. Синода от 13 июля 1816 г., русские подданные, принявшие постриг за границей, не признавались как монахи в России. В ответ на это Александр I издал другой указ, который разрешал богомольцам принимать монашество, но при условии, что они навсегда останутся за границей. В дальнейшем лиц, постриженных за границей, принимали в русские монастыри в монашеском звании и своем сане после прохождения трехлетнего послушнического искуса, причем в каждом случае требовалось разрешение от Св. Синода. Эта практика прослеживается на многих примерах. Приведем один из них. В феврале 1900 г. иеромонах Андреевского скита Порфирий обратился к настоятелю Виленского Свято-Троицкого монастыря архим. Палладию с прошением о принятии его в число братии с разрешением священнослужения. Архим. Палладий ходатайствовал перед архиереем об исполнении этого прошения в связи с недостатком в иеромонахах. Архиепископ Литовский и Виленский Ювеналий, однако, отвечал, что он не имеет права дать подобное разрешение, так как «пострижение и рукоположение, производимое на Афоне, не признается в России без разрешения Св. Синода, потому проситель и должен просить Св. Синод»