Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории - [13]

. Следующее письмо Порфирия было направлено уже в Св. Синод, причем он просил принять его с разрешением священнослужения и «взамен требуемого при сем предварительного искуса зачесть время пребывания в подворьях Афонского Свято-Андреевского скита в Одессе с 1886 г. по 1890 г. и в Петербурге с 1890 г. по 1892 г. и затем с 1897 г. по 15-е января 1899 г.», где он совершал богослужение с разрешения местной епархиальной власти[78]. Ответ Синода был, однако, неблагоприятным: о. Порфирий, «как получивший пострижение в монашество и рукоположение в сан вне пределов России, в силу циркулярного указа Св. Синода от 19 марта 1816 года, может быть принят в указанный им Виленский Свято-Троицкий монастырь или в какую-либо другую обитель… не иначе как на испытание в течение трех лет», после чего епархиальное начальство может ходатайствовать перед Св. Синодом о признании его в сане и монашестве[79]. Через полтора года в Синод обратился архиепископ Волынский и Житомирский Модест, который просил об о. Порфирии, на сей раз касательно зачисления его в братию Дерманского Свято-Троицкого монастыря на иеромонашескую вакансию. В рапорте указывалось, что еще в 1898 г. Острожский епископ Серафим ходатайствовал о назначении иером. Порфирия наместником Дерманского монастыря[80]. Теперь в Синоде сочли возможным отступить от буквы указа: иером. Порфирий был принят в Волынскую епархию в монашестве и сане[81].

Двойственность статуса давала, с одной стороны, русским монахам большую степень свободы и возможность в России выступать в своем прежнем мирском звании, а с другой стороны, позволяла русским властям защищать их только в тех случаях, когда это находили целесообразным. Если монах признавался «неблагонадежным», то к нему сразу применялась формулировка «такой-то, именующий себя иеромонахом»; в некоторых случаях дипломаты не стеснялись отсылать наиболее назойливых просителей под тем предлогом, что они турецкие подданные[82]. Один из наиболее показательных примеров в этом отношении содержится в донесении русского консула в Иерусалиме от 11 апреля 1907 г. «В самый разгар паломнического сезона, начиная с Рождества Христова и кончая Пасхой, — писал он, — вслед за нашими паломниками, в Иерусалим наезжает много так называемых афонских монахов русского подданства, что генеральное консульство, на основании предписаний императорского посольства в Константинополе, не признает за ними монашеского звания. — Но наши простодушные паломники, а в особенности женщины, считают их монахами (любопытно, кем же еще они могли их считать? — Л. Г.). Вследствие этого сии последние бессовестно эксплуатируют религиозное чувство паломников и выманивают у них большие деньги на поминовения. Бывали даже примеры кощунственной продажи ими несуществующих мощей»[83]. Далее консул говорит о том, что он не может закрывать глаза на вымогательства афонцев и, считая их мирянами, должен преследовать их за недозволенные сборы и мошенничество, но не находит в русских законах соответствующей статьи. Он нашел п. 2 ст. 174 Устава наказаний, налагаемых мировыми судьями за вымогательство, однако, не считает возможным прилагать его в данном случае. Синод же и здесь, как обычно, рассуждал с чисто формальной точки зрения и уклонился от ответа на прямо поставленный вопрос: поскольку речь идет о лицах, «именующих себя афонскими монахами, но в действительности не принявших пострижения от русских духовных властей, причем самые проступки таковых лиц совершаются вне пределов Российской Державы, то разъяснение… недоумения… могло бы последовать лишь от подлежащей светской власти, а не от Св. Синода», — гласит синодальное решение[84]. Понятно, что светская власть никаких законов на этот счет указать не могла, и положение оставалось прежним. Напротив, когда речь шла о государственных интересах России, то в документах особо подчеркивалось принадлежность того или иного монаха к русскому подданству[85].

Со стороны турецких властей неоднократно предпринимались попытки официально признать русских монахов османскими подданными, но эти попытки всегда встречали противодействие со стороны русской дипломатии и ничем не оканчивались. Во время переписи населения Афона в 1905 г. турецкие власти сделали попытку отобрать у русских монахов их русские паспорта и взамен их выдать им турецкие нуфусы. Требование турок встретило решительный отказ со стороны всех русских обителей и чиновники «более не настаивали и ограничились поименной переписью братий монастырей и келлий; лишь в грузинской келлии Иоанна Богослова при Иверском монастыре им удалось получить паспорта монахов с обещанием возвратить их, но это исполнено не было, и братия келлии получила новые нуфусы, в коих они значатся турецко-подданными»[86]. Солунский вали отказался возвратить паспорта без особого распоряжения Порты, объясняя это тем, что все монахи считаются турецко-подданными. В ответном письме из посольства подчеркивалось, что новый порядок, вводимый властями солунского вилайета, совершенно неправилен, потому что русские монахи, согласно 62 статье Берлинского трактата являются иностранными духовными лицами на территории Турции. Н. В. Кохманский должен требовать, чтобы отобранные паспорта были немедленно возвращены в российское генеральное консульство