Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории - [11]

. При этом он обратился к российскому послу А. И. Нелидову с просьбой о материальной помощи в 300–400 турецких лир из доходов от секвестрированных имений восточных патриархатов в Бессарабии. Источники его существования, писал он, зависят от четырех семей, и он не знает, как избавиться от долгов. «Мы не нищенствуем для себя, — добавил патриарх, — а просим, если возможно, чтобы из денег, предназначенных на такого рода благотворения, возмещены были нам издержки на возобновление почтенной пустынной обители, насчитывающей более девяти веков существования»[64]. Узнав о планах патриарха, российский посол ходатайствовал об оказании ему материальной помощи. Иоаким, писал Нелидов, еще будет играть значительную роль в судьбах православного Востока; слабая и неудачная политика его преемников подняла его обаяние в среде греческого населения. Иоаким готов идти рука об руку с Россией, и потому необходимо помочь ему путем предоставления ему 300–400 лир из бессарабских доходов[65]. Патриарх тогда, однако, не покинул Афон; он продолжал быть посредником-миротворцем в сложных спорах святогорских монастырей. В 1894 г. он снова обратился к Нелидову с просьбой о помощи в строительстве храма на вершине Афона[66]. С Афона прибыл он в Константинополь в 1901 г., чтобы снова взойти на патриарший престол.

Позиция российского МИДа

Если бы мы располагали только донесениями греческих дипломатов и духовных лиц, то могло бы сложиться впечатление, что русское правительство было крайне заинтересовано в Афоне, в усилении на Св. Горе русского элемента в ущерб греческому и не жалело никаких средств для достижения этих целей. Какова же была на самом деле позиция российского МИДа в отношении греческого духовенства вообще и афонского монашества в частности? Точка зрения дипломатического ведомства отчетливо заявлена в донесении А. Е. Влангали от 28 декабря 1883 г. / 9 января 1884 г.: «Под общим именем “греков” можно разуметь Афинское правительство, население королевства, жителей Турции греческого происхождения, патриархат и духовенство и, наконец, греческих иноков на Афоне»[67]. Далее дается характеристика отношения российской дипломатии к каждой из этих категорий. «На нас лежит обязанность ограждать по мере возможности права и независимость Восточной церкви. Но между интересами этой церкви и национальными интересами… афинских греков не только возможно, но и необходимо провести строгую демаркационную черту, так как Вселенский патриархат нисколько не призван служить оплотом эллинизма»[68]. В самом деле, русская политика начиная с 1774 г. неизменно защищала Восточную церковь от посягательств турок, Россия выделяла большие материальные средства для ее поддержания, но при этом во всех документах подчеркивался подлинно вселенский, наднациональный характер Константинопольского патриархата. Величайшие святыни Востока — Гроб Господень, Святые места Палестины, Афон должны принадлежать всему православному миру. Такая политика входила в противоречие со взглядами правительства Греческого королевства, стремившегося к утверждению приоритета греков и национализации церковной жизни православного Востока.

Увеличение притока русских на Св. Гору, а также огромное число паломников (в 1891 г. было открыто прямое пароходное сообщение судами Русского общества пароходства и торговли) вызвали необходимость поставить ситуацию под контроль русских властей. При жизни игумена Макария (он умер в июне 1889 г.) сведения о событиях жизни Св. Горы получались через него или его доверенных; благодаря его личному авторитету были успешно преодолены многие сложности в отношениях русских и греческих монахов. «Благодаря личности о. Макария, Пантелеймоновский монастырь сделался чем-то вроде посредствующей инстанции между посольством и консульством в Салониках, с одной стороны, и всем русским Афоном — с другой», — писал секретарь посольства А. Смирнов[69]. После смерти Макария это стало сложнее, появилась настоятельная необходимость иметь на Св. Горе особого представителя. Поскольку назначение светского консула не представлялось возможным, то посольство предложило Св. Синоду рекомендовать туда духовное лицо, которое бы жило в качестве паломника, следило бы за ходом дел и старалось приобретать нужное влияние[70]. Идея назначения представителя — духовного лица не встретила сочувствия у К. П. Победоносцева. «Я нахожу предлагаемый им способ неудобным для достижения предполагаемой цели», — писал он. Подобное назначение, по мнению обер-прокурора, напоминает учреждение, задуманное графом Нессельроде для Иерусалима и закончившееся неудачей[71]. Если даже свой человек на Афоне — архимандрит Макарий — не мог многое уладить, то, как полагал Победоносцев, тем менее это удалось бы сделать человеку чужому[72].

Из противоречивых и непоследовательных указаний министерства становится ясно, что русское правительство не имело выработанной определенной точки зрения касательно политики на Афоне; не было даже четкого понятия о том, полезно ли русское присутствие там вообще. Русское посольство в Константинополе, равно как и консульство в Фессалонике, неоднократно посылало в МИД запросы, подчеркивая важность для посольства знать отношение правительства к усилению русского иночества на Афоне