Русские - [212]

Брожение и возбуждение периода хрущевской оттепели в конце 50-х и начале 60-х годов пробудили надежду на длительные послабления в области культуры и свободу, но отступление на старые позиции после оккупации Чехословакии показало советским интеллигентам, что культурный климат их страны остается стерильным. Время от времени мимолетно появляются в России интересные повести или пьесы, допускаются вечера поэзии, так как после смерти Сталина партия почувствовала, что необходимо разрешить такие отдушины, чтобы привлечь на свою сторону талантливых писателей и других интеллектуалов, предоставив им некоторую свободу и одновременно подавляя их бунтарские наклонности.

Мои либеральные друзья-интеллигенты восхищались не только Шукшиным, Айтматовым и Тарковским, но и некоторыми другими своими современниками, например, такими, как Василь Быков, создавший отнюдь не традиционную картину бессмысленной жестокости Второй мировой войны: Фазиль Искандер, пишущий короткие сатирические рассказы, напоминающие новеллы Уильяма Сарояна; Юрий Трифонов, рассказы которого остро критикуют лицемерие набирающего силу среднего класса; Федор Абрамов, реалистически изображающий тяжелую жизнь и деградацию моральных ценностей в русской деревне. Однако круг тем каждого из этих писателей ограничен и узок, а подача материала скорее осторожная, чем дерзкая.

Первой половине 70-х годов недостает напора и целенаправленности, ощущения солидарности и надежды, которые были присущи хрущевской эре. «Было 10 лет в моей жизни — с 1955 по 1965 гг., — когда я думала: «Пусть сегодня еще не все хорошо, но завтра будет лучше», — сказала мне драматург Галя. — Для других этот период длился, может быть, немножко дольше, начался немножко позднее. Но у меня именно эти десять лет вызывали удивительно приятное ощущение. Я чувствовала, что, в конце концов, можно будет печататься. Я писала произведения, которые в то время еще нельзя было напечатать, но я думала, что это временно, что позднее они будут опубликованы. А затем — суд над Синявским и Даниэлем (в 1966), и крушение моих надежд. Для других крах наступил позднее. Шестидневная война, Чехословакия. Печататься стало труднее. Мы потеряли надежду». При Хрущеве воображение молодежи будоражила группа поэтов, печатавшихся в журнале «Юность» под рубрикой «Трибуна поэтов». В эту группу входили Евтушенко, Вознесенский, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский. Открылись новые театры, такие, как Театр на Таганке и «Современник». Время от времени Хрущев нападал на либералов и подтягивал вожжи, но его сумасбродные крены в политике и проводимая им кампания десталинизации создавали атмосферу, допускающую большую гибкость, и интеллигенция могла легче ею воспользоваться, чем в более мрачной и жестче контролируемой атмосфере брежневской России в годы, последовавшие за событиями в Чехословакии.

Пожалуй, наиболее болезненным ударом для либеральных литераторов был вынужденный уход Александра Твардовского в начале 70-х годов с поста главного редактора журнала «Новый мир», долгое время служившего либеральным маяком. Именно Твардовский, преуспевающий поэт иронического плана, «открыл» Солженицына и большинство других неортодоксальных писателей. «С уходом Твардовского «Новый мир» как литературный журнал фактически перестал существовать, — пожаловался мне один популярный сатирик. — Если бы вы следили за этим журналом в течение десяти лет, когда Твардовский был главным редактором, вы бы многое узнали о советском образе жизни, а после ухода Твардовского — очень мало. Это был блестящий редактор. Он очень переживал за свой журнал и за писателей, сотрудничавших с ним. Он напечатал много такого, что без него никогда не увидело бы свет». Этот человек рассказал мне, что недавно он попытался выпустить отдельный сборник статей, но наиболее смелые из них цензура не пропустила, хотя все они были напечатаны ранее Твардовским. Это ощущение возврата к прежнему в начале 70-х годов было и у многих других людей, с которыми я разговаривал. Такие писатели, как Лидия Чуковская и Владимир Войнович, были вышвырнуты из Союза писателей за поддержку Солженицына или опубликование за границей своих произведений, которые власти сочли предосудительными. Так, например, за границей был опубликован роман «Иван Чонкин» Войновича — сатирическое произведение, раскрывающее поразительную неэффективность бюрократических порядков, царящих в советском обществе и армии; в течение десяти лет автор безуспешно пытался опубликовать свой роман в Москве. Другие писатели жаловались мне в личных беседах на то, что цензура выбрасывает из их произведений, принятых в печать, целые куски текста. «Никогда не судите, о чем думает советский писатель, по тому, что опубликовано в его книгах, — с горечью предупредил меня как-то вечером один драматург средних лет. — Мы все научились покоряться цензуре и, что еще хуже, сами стали осуществлять цензуру собственных произведений. Вы и ваша героическая «Нью-Йорк таймс» не были бы такими храбрыми, если бы знали, что за разоблачения Никсона или редакционные статьи, которые не понравились бы вашему правительству, вам пришлось бы заплатить ссылкой в Сибирь или занесением на всю жизнь в черные списки. Если вы встречаете здесь людей, которые восторгаются Айтматовым или кем-нибудь еще, значит, этим художникам удалось найти возможность быть несколько более честными. Но это только вопрос количества. Если кому-либо удается хотя бы на 20–30 % честно показать нашу жизнь, это уже считается сенсацией».