Русские - [171]

» и «чужой» постоянно встречаются и в пропагандистских лозунгах, и в частных беседах. Эти слова являются определяющими при разделении людей на друзей и врагов и при выборе соответствующей позиции, потому что русские мыслят только двумя категориями: «за» и «против». В них глубоко въелось скептическое отношение к тем, кто придерживается нейтралитета. «Он — наш человек» или, наоборот; «Он — чужак» — этого достаточно для оценки человека.

Та молодая женщина, которая трепетала от одного звука слова «Родина», вспоминала, в какое негодование она, еще будучи подростком, приходила каждый раз, когда слышала недоброжелательные передачи о России, транслировавшиеся западными радиостанциями. «Когда я слушала «Голос Америки», я знала: все, что они говорят о России, — правда, чистая правда, и все же это бесило меня, — рассказывала она. — Слушать такое от посторонних — в этом было что-то оскорбительное. Казалось, иностранцы насмехаются над нами. Их передачи вызывали у меня гнев не столько против нашей системы, сколько против «Голоса Америки». Эти чувства возмущения по отношению к чужакам искусно подогреваются в наши дни наиболее опытными советскими пропагандистами. Юрий Жуков, обозреватель «Правды» и комментатор телевидения, в конце 1974 г. призывал советских телезрителей не доверять передачам западных радиостанций на русском языке с их хитрой тактикой и говорил об этом в выражениях, точно рассчитанных на пробуждение патриотических чувств: «В наш светлый чистый советский дом пробрался чужой; он пользуется нашим языком, чтобы сеять ложь и клевету».

Бескрайность просторов России и ее изолированное в течение долгих веков континентальное положение привели к тому, что многие русские сегодня наделены изрядной долей морального шовинизма. В какой-то степени здесь имеет место привязанность к своей этнической группе в чистом виде. Как и другие крупные нации (китайцы, американцы), русские считают, что мир вращается вокруг их страны, и мерят всех прочих своей меркой. У русских есть старинная поговорка о том, что каждый смотрит на мир со своей колокольни, но они уверены, что русская колокольня — самая высокая. Это ощущение морального превосходства возникло после того, как Россия унаследовала от Византии православие. При царях в России стали считать Москву «третьим Римом», оплотом истинной христианской религии после падения Византии. Эта исторически сложившаяся традиция считать свою нацию наилучшей и вера в свою миссию была увековечена и усилена в результате большевистской революции, которую русские расценивают как самое значительное событие XX века. Согласно мессианской идеологии марксизма-ленинизма, Москва не только была провозглашена Новым Иерусалимом, но и было объявлено, что она — единственный законный выразитель идей коммунизма, которому революционеры всего мира должны принести присягу на верность и послушание.

Таким образом, Россия избежала того духовного пессимизма, который поразил культуру Запада. Русские в принципе сохранили непоколебимую веру в правильность своего образа жизни, хотя причин для этого у них было меньше, чем у некоторых других стран. Они ворчат по поводу нехватки товаров, высоких цен или коррупции; в душе они, может быть, и не возражали бы против каких-нибудь поверхностных реформ, но им незнакомы муки неверия в свои силы, стремление с пеной у рта осуждать свою страну или приступы отчаяния, которые терзали американцев и жителей других западных стран в последние годы. В доказательство приведу такой пример: один пожилой русский рассказывал мне, что советские ветераны войны просто не в состоянии были постичь, как могли молодые американские воины швырнуть в Конгрессе свои награды, выражая этим протест против войны во Вьетнаме; и неважно, что эти советские ветераны сами осуждали американскую интервенцию во Вьетнаме. Они расценивали поступок американцев как оскорбление, брошенное в лицо не только правительству, но и нации. «Русские с их животрепещущим патриотизмом не могли этого одобрить,» — сказал мой собеседник. В сущности, очень немногие русские вообще задумываются над вопросами: не лучше ли другой путь, не стоит ли до основания изменить существующую систему, подобно тому, как человек не задает себе вопроса, не сменить ли ему родителей. Матушка-Русь для них — незыблемая скала, якорь спасения. По-видимому, русским — я не говорю об инакомыслящих — редко приходит в голову, что их страна не столь уж добродетельна или что на ней лежит вина за преступления против нравственности. Чувство непогрешимости родины в них так же непоколебимо в наши дни, как это было в Америке до трагической агонии во Вьетнаме, которая вызвала у некоторых людей чувство национальной вины и понимание того, что их нация может быть способна на зло.

Я подозреваю, что стремление уберечь народ от подобных чувств и является одной из причин, по которым советские руководители придают такое огромное значение не только тому, чтобы затушевать правду о сталинских чистках, но и предотвратить признание, что в этих кровавых репрессиях принимали участие миллионы. Потому что если «красный террор» и мог быть организован по приказу одного человека, как, например, гитлеровская акция уничтожения евреев, то проводили его в жизнь тысячи и тысячи, посылавшие на муки и своих друзей, и своих соперников. Вот эта-то возможность ощущения национальной вины и превращает разоблачение Хрущевым сталинских чисток не только в сенсацию, но и в экстраординарный политический акт, чреватый появлением опасных, неуправляемых эмоций в народе, бесспорно, опасных и для самого Хрущева, хотя он и считал в то время, что совершил ловкий тактический маневр. Именно поэтому Солженицын является столь взрывоопасным для России писателем, особенно как автор книги «Архипелаг ГУЛАГ». Эта книга и первые произведения писателя о лагерях ставят русского читателя лицом к лицу со злом, которое совершил он или его родители, или его соотечественники. Инстинктивно режим чувствует, что понимание этого следует подавлять, и не только потому, что оно ставит коммунистическую партию перед необходимостью принять на себя ответственность и перед риском ослабления власти партии, но и потому, что может привести весь народ к осознанию того, что нация способна на прегрешения против нравственности, а это может ослабить национальный патриотизм, являющийся в наше время одним из важнейших оплотов режима.