Русские - [170]
«Русская история учит нас; чтобы выжить, мы должны держаться вместе как нация, — сказал Анатолий, тридцатилетний экономист. — Татары пришли и завоевали нас, потому что мы жили раздробленными княжествами, каждое из которых практически было обособлено в своих собственных границах. Нас, русских, было гораздо больше, чем татар, и все же они прошли сквозь нас, разметав нас словно ударом мощного кулака. Это научило нас необходимости держаться всем вместе; пожалуй, в этом мы похожи на евреев, как ни странно это звучит. Евреи всегда держались вместе, а теперь их национализм призывает их собраться на своей новой родине. Но наша родина призывает нас оставаться здесь, вот мы и остаемся. Это звучит как будто прямой противоположностью, но фактически это то же чувство. У нас есть много пословиц о нашей лояльности. Может быть, вы слышали о маршале Суворове, великом полководце, воевавшем с армиями Фридриха Великого, а затем и Наполеона. Так он говаривал; «Пусть хуже, да наше». Когда я напомнил Анатолию, что и в английском языке, который он знал, есть выражение: «Это моя страна, права она или нет», отражающее то, что мы называем слепым патриотизмом, он с готовностью с этим согласился. «Мы называем это «квасным патриотизмом», — сказал он. Как и многие другие выражения, характеризующие сущность русской жизни, это понятие дословно непереводимо; оно требует пояснения. Квас — это получаемый брожением из воды и сухарей черного хлеба крестьянский напиток с хмельным привкусом; дешевый квас напоминает несвежий кофе — горький, цвета мутной воды напиток с осадком на дне. Летом в любом городе России вы можете увидеть женщин в белых халатах, продающих квас в стеклянных кружках, в которые они нацеживают его из больших металлических передвижных цистерн, окрашенных в шафранный цвет. Иностранцы обычно от второй кружки отказываются, но русские берут ее с наслаждением; в деревнях же делают собственный домашний квас. Итак, понятие «квасной патриотизм» означает земной, крестьянский, интенсивный, русский вариант патриотизма.
— Шовинизм? — спросил я.
— Да, шовинизм и нечто даже еще более сильное, — подтвердил Анатолий. Это — патриотизм, взращенный на бесчисленных легендах (типа наших легенд о Джоне-Поле Джонсе и Дэви Крокете) и верящий в них. Такие легендарные истории легко срываются с уст русского человека. Анатолий припомнил рассказы о бравых подвигах отрядов пограничников, сражавшихся с нацистами, о русских защитниках Брестской крепости, мужественно сражавшихся, но вынужденных сдаться численно превосходящему врагу. Однако такое положительное явление, как героическая преданность родине, имеет и обратную сторону — в стиле Маккарти: я имею в виду жесткую нетерпимость и преследование инакомыслящих и диссидентов, которых клан рассматривает как ренегатов, не заслуживающих прощения. «Люди готовы практически на все, когда считают, что их отечество в опасности, — сказал Анатолий. — Это относится не только к военной опасности, но и к идеологической, потому что страну захлестывают чуждые идеи. Понимаете, то, что люди считают таких, как Сахаров и Солженицын, предателями, совершенно естественно. Все очень просто: Сахаров и Солженицын обращаются за помощью к иностранцам (наш разговор происходил в 1973 г. после интенсивной кампании в печати, направленной против этих двух ведущих диссидентов). Империалисты используют этих двоих. И, поймите, что бы там ни говорили, империализм по-прежнему — наш враг. А раз наш враг использует этих людей, значит, они предатели. Сахаров обратился с призывом к Западу, он просил наказать нашу страну, не допустить, чтобы Соединенные Штаты установили для нас режим наибольшего благоприятствования в торговле. Ясно же, его расценивают как предателя, и люди считают само собой разумеющимся, что их долг — примкнуть к кампании по его разоблачению». Он помолчал, а я, ожидая, что он выскажет недовольство этим, с удивлением услышал: «В настоящее время у некоторой части нашей интеллигенции притупились национальные чувства, — сказал он, — поэтому есть и такие, которые не сразу решаются присоединиться к кампании против Сахарова и Солженицына. Это происходит не так автоматически, как должно было бы быть».
Любой иностранец, которому доводилось задавать вопросы или хотя бы в мягкой форме высказаться критически по поводу советского образа жизни или советского правительства, неизбежно наталкивался на эту лояльность по отношению к своему клану. Что бы русские в глубине души ни думали, они смыкают свои ряды и защищают свою нацию перед чужаками. И речь идет вовсе не о попугайском повторении лозунгов официальной пропаганды; я слышал, как даже диссиденты мгновенно меняли свою позицию, когда иностранец позволял себе критически высказаться об их стране, пусть его суждения и совпадали с их собственными. Национальная гордость перед лицом иностранцев — это невероятно сильное чувство. Редактор одного журнала говорил мне, что я ошибаюсь, если думаю, что русских надо натаскивать в том, как следует говорить с иностранцами. Даже без всякого наущения, по его словам, рядовые люди преувеличивают стандарты своей жизни в разговоре с иностранцами, посетившими их дома или предприятия. «Это естественно, — сказал он. — Люди думают так: «Мы — русские. И не должны ударить в грязь лицом перед иностранцами. Мы должны показать им, особенно американцам, что живем хорошо». Здесь срабатывает инстинктивный, подобный племенному, рефлекс лояльности. Потому что точно так же, как в своих личных отношениях русские проводят четкую грань между тесным кругом избранных друзей, которым можно доверять, и всеми, кто находится вне этого круга, в своих национальных проявлениях, они резко отделяют свой клан, свою нацию от всех прочих. Слова «
