Русские сказания - [37]

Жил он суровой, простой жизнью, спал на соломе, покрытой домотканым рядном, и укрывался тулупом. В Петровку он питался исключительно хлебом, гречневой кашей на постном масле, огурцами, томатами, арбузами и дынями. На деревне все были такого мнения, что Канунник — святой жизни человек, святым крестьяне его не называли, а, подчеркиваем, лишь говорили, что он святой жизни. Был у нас другой дед Минай, живший тоже, как и Канунник, примерной христианской жизнью. Однажды он запряг коня в дроги и поехал… в Иерусалим на поклонение Святым Местам. Отсутствовал он целый год, родные уже думали было, что он где-либо погиб. Однако однажды увидали: едет дед! «Откуда?» — «Из Иерусалима!» — «Да как же ты доехал? Туда ведь морем ехать надо!» — «А так, добрые люди пособили, рассказали, как и куда. Сначала поехал в Тифлис, а когда доехал, оттуда по грузинской земле до Батума, из Батума через армянскую землю в арабскую, в город Багдад, а оттуда рукой подать до города Бейрута. Только там все дикие люди живут. Какие остановят, лопочут что-то по-ихнему, а я им на небо укажу и ко лбу руку приложу, они сейчас же мне хлеба дадут, сыру ихнего. Видят, что бедно одет, взять с меня нечего. Ну и пускают. После Багдада, как по пустырям ехали, воды нигде нет, а люди сказали, что вода-йок, нету, значит. Ну, я бочонок набрал, да так сам пил и коню давал. А травы тоже нигде нет, да, спасибо, был овса мешок, ну, значит, коня овсом и кормил. А как переехали пустыри, значит, нашли и траву. А тут горки, одна другой выше, и опять пустыри, а там и Бейрут! Спрашиваю встречных: «Ерусалим! Далеко?» А они, значит, глаза выпучили, не разбирают, а потом мальчонка один кричит: «Селим! Селим!» и показывает ровно на полдень». Старик рассказывал: «Я там каждое Святое Место обходил, объездил. Все наших жен русаков возил! Заработал так, что обратно из Бейрута вместе с повозкой взяли на пароход. Смеются матросы: «Да как же тебя, дедушка, турки не зарезали?» А чего им меня резать? Знали бы, что деньги у меня есть, а так, зря, резать никому не хочется. Был я и в Назарете, и в Вифлееме. Там много монастырей наших, монахов русских, паломников. Все ходят, вздыхают, Богу молятся. Видал церкву Гроба Господня, Колодец Иакова, Авраама, видел Место, где Христос пятью хлебами людей накормил. Чего только не видел! И везде, где Христова нога ступала, церкви, лампадки, свечи, верующие всех народов молятся, кланяются, о грехах своих вздыхают». Дед Минай долго был предметом всяческого уважения за свой подвиг. Часто мужики звали его к себе рассказать про Святые Места.

Таких паломников были сотни тысяч, ежегодно являвшихся в Святую Землю, на поклонение в Иерусалим. И в Палестине были арабы, проводники, говорившие по-русски. Это были сироты, воспитанные при русских монастырях.

О религиозном чувстве русского народа можно написать целые тома книг. Оно было глубоким, чистым, и народ к нему вернется после лихолетья.

ХРИСТИАНСКОЕ ДЕЛАНИЕ

Девяностолетний старец дед Гармалий, которого с хуторов привозили правнуки и под руки вводили в церковь, под руки сводили со ступенек, бережливо вели к возу, а он в седых, желтоватых космах, бороде лопатой до пояса, казался видением иного мира. Дряхлый, но сильный духом, он отстранял руки правнуков, когда надо было идти к Чаше, и твердо шел сам, ступая по коврику несгибающимися ногами. Он никогда не говорил о мирском, а только о Божественном: «Каждый день начинает человек свою житуху!» — с упором на слово «каждый день». «Каждый день, как только забудет про Бога, так и согрешит. Надо каждый день делать Христову работу, думать про Бога, держать язык, чтоб не сказать грешного, держать руки, ноги, голову, чтоб не сделать грешного. Все время надо думать про Бога, раз уж начал трудиться на Бога. Грешит человек в молодости по незнанию. Бог ему прощает за это. Но грешить в старости, зная, что грешишь, не надейся на прощение!» Такими словами увещал он мужиков, сидя на возу, и те почтительно слушали, пока дед, устав, не махнет рукой, а тогда правнуки, ребята лет по 30, били по коням и вскачь везли патриарха домой.

Он был правда как патриарх. Величествен, согбен, но крепок, мудр годами, суров, но добр к детям, с улыбкой их гладил по головам, щекам, ручонкам, но в то же время его глаза сверкали, когда он видел Захара, запойного пьяницу. «В пекле будешь гореть! — грозил он ему костлявым пальцем. — За то, что детей, как сирот, по миру пустил! За бабу твою, что слезы выплакала, померла, сердешная, раньше времени, отвечать будешь! За все твое пьянство свинское, за все художества…» Так же был он беспощаден к грубым, драчливым людям: «Черти тебя стегать будут на том свете по голой заднице! Не уйдешь! Думаешь, что силен сегодня, так и завтра силен будешь? Я тоже силен был. А вот Бог взял силу, взял зрение, слух. Теперь вижу плохо, слышу плохо, а силы, брат, кот наплакал. А ты твою силу зря тратишь, не на Бога, а на черта. Бойся Страшного Суда. Еще старость к тебе не придет, как Суд будет. И будешь ты выть от боли, да Бог слышать не будет».

Дед Гармалий, с развевающимися волосами на ветру, точно дуб, крепкий, духовно сильный, но дряхлый деньми, стоял иногда на паперти и пророчествовал. Священник не мешал этому. Любили его все за святость жизни. Он скончался в полном сознании, просил выгнать баб, «чтоб не выли»: «В радости хочу отойти к Отцу моему Небесному!» Со свечой в руке, в чистой рубахе лег он под образа и заснул — умер! Как жил, так и умер: просто, сурово, ясно. Про него священник сказал: «Он был как плод Христов, созревший и не перезревший. Ни пятна на нем, ни тени. Чистый человек!»