Русские народные сказки Сибири о богатырях - [3]
Багашье, ахэшье hаань…»[10] — так начиналась просьба. Далее говорилось о цели приезда. Так, связанный с верованиями обычай некоторых сибирских народов усилил традицию русских рассказывать сказки на охоте. Кроме того, национальный фольклор в какой-то мере пополнил русский репертуар, привнес в русскую сказку штрихи, свойственные национальному фольклору.
В сказке В. А. Палкина «Русая Руса, тридцати братьев сестра» Г. Н. Потанин отметил интересную подробность. Неугомон-царевич увозит Русу от Кащея. Чтобы посмотреть, далеко ли уехал Неугомон-царевич, Кащей просит поднять ему веки: «Семерые дети, возьмите семерые вилы и поднимите мои веки». Г. Н. Потанин связывает эту подробность с персонажами тибетского эпоса «Гэсэр»: сам Гэсэр и один из его богатырей имели такие же веки[11].
В заметках В. Д. Кудрявцева к минусинским сказкам говорится о влиянии хакасского фольклора на сказки А. А. Гордеева; например, превращение собаки в женщину, путешествие во сне за богатством отца, превращение мальчиков в реки (Казыр, Амыл) — мотивы хакасских сказаний*[12].
Интересные замечания о влиянии национального фольклора на сибирскую русскую сказку сделал А. А. Макаренко. Во «Введении» к публикации им сказок Е. М. Кокорина (Чимы) он обращает внимание на сказку «Два парня» из «Верхоярского сборника» И. Худякова, указывая на детали, в которых «чувствуется примесь народного эпоса якутского или какого-либо иного племени Якутской области». Из сказок Чимы он приводит пример, характеризующий влияние тунгусского фольклора на сказку «Иван Кобыльников сын»: «Убежав от старика и старухи, вознамерившихся убить ее для своего питания, кобыла „нашла на полянку“. Видит — лабаз. На этом лабазу тунгус слабажен помершой. Кобыла гостала с лабаза мертвеца, погрызла коленко право». Стала, «бережа», а потом родила сына и дала ему имя Иван Кобыльников сын. Здесь уже слышится отзвук первобытного верования в совершение чуда в зависимости от соприкосновении с телом или какой-нибудь вещью умершего, особливо если мертвец вдобавок был при жизни шаманом. Что-нибудь в этом роде ангарцы могли слышать от ангарских же тунгусов. Кто-то из них вдохновился подобным поверьем, изложил его образно и ввел как занимательный, начин в готовую форму русской сказки. Благодаря тому же соприкосновению с тунгусом помершим сама кобыла, кроме знаменательного плода, получила вещую силу[13].
Сибирская сказочная традиция внесла изменения в обрисовку образов героев сказки. Отсутствие в Сибири крепостного права нашло отражение в содержании сказок: вместо барина в сказке выступают царица, купчиха, попадья, вместо помещика — богатый приискатель, купец; ловкий солдат, которому «сам черт не брат», заменен поселенцем, бродягой. Вообще в сибирской сказке нет ярко выраженных социальных типов, здесь не ощущается резкого деления на классы.
Сибирский колорит сказался не только во введении в сказку типичных для Сибири образов, но и в обрисовке традиционных сказочных персонажей благодаря внесению отдельных ярких черт и деталей в характеристику героев, усилению некоторых старых мотивов или их ослаблению, появлению новых функций действующих лиц. Герои приобретают местные черты. Трудные климатические условия закалили сибиряка, относительная хозяйственная и административная свобода сделали его характер более независимым. Это не раз отмечалось путешественниками, бытописателями, этнографами прошлого. Черты характера, выработанные в силу создавшихся исторических и климатических условий, нашли отражение в фольклоре, в том числе в обрисовке образа героя. Он побеждает не только благодаря волшебству, но главным образом благодаря своим личным качествам: смелости, ловкости, смекалке. Сохраняя традиционный контур сказочного персонажа, сибирская сказка вносит в характеристику героя черты местного охотника. Так, в образе Ивана-царевича усилены интонации, говорящие о силе, смекалке героя. Трансформирован в большинстве случаев и образ иронического героя Ивана-дурака. В сибирских сказках, как правило, от него не ждут подвигов, потому что он молод, но ему с самого начала не отказано в уме. Сообразительность, которую он проявляет, совершая подвиги, предполагает не столько удачливость его, сколько присутствие ума.
В волшебных сказках нередко встречаются детали, характерные для охотничьего промысла. Здесь можно встретить описание различных зверей, их повадок, охотничьих снастей. Объясняется это, в частности, и тем, что сказочники в своем большинстве были охотниками.
Охотником был и сказочник Черемховского района П. А. Петренко, поэтому его герои, как правило, охотники: охотник Еруслан Лазаревич; ездит на охоту царь — Огненный щит, пламенное копье. В сказке «Еруслан Лазаревич» действие приурочено к Черному морю, но отдельные детали выдают знакомую сибирскую обстановку: «Теперь, значит, пошел он в бор охотиться, теперь вышел на дорогу, видит — трактовая дорога большая и задумался: „Кто же мог по ней ездить? Широкая дорога, разбита, пыльная“»
