Русские цари - [21]

Царю Борису было известно, что даже в высоких административных инстанциях знания о политической и экономической обстановке за рубежом были ограниченными. Хотя в Кремле аккуратно записывали доступную информацию, но собственные взгляды отсутствовали. Можно предположить, что в высших московских кругах уверенность в собственной исключительности приводила к самодостаточности, кроме того, иерархи православной церкви постоянно предостерегали от пагубного влияния из-за границы. Посылая 18 показавшихся ему способными юношей для обучения в Англию и немецкие земли, царь, очевидно, преследовал этим не только цели образования в узком смысле, но и подготовку будущих слуг государства с более широким кругозором. Ожидания не оправдались — ни один из государственных стипендиатов не вернулся в Московию.

Хотя укрепление зарубежных связей и было целесообразным, но у некоторых современников оно вызывало сомнения, а в церковных кругах даже опасения. Кто мог гарантировать, что встреча с иностранцами и всем иностранным не превратится в заразную болезнь, угрожающую традиции? Сомнения питало и то, что царь распорядился о проверке прав монастырей на владения землями; это, очевидно, преследовало цель поиска и мобилизации резервов земли для наделения ею (и крестьянской рабочей силой) царских служилых людей.

Трудности конфессионального порядка существенно сказались и на попытках найти возможность для подобающего брака дочери Годунова Ксении. Густав, сын шведского короля Юхана III, лишенный прав на престол, появился в Москве в качестве званого гостя. Он вел себя возмутительно, но, по официальной версии, переговоры потерпели неудачу из-за его отказа перейти в православие. Он был на время интернирован в Угличе и умер в ссылке в 1607 г. Вторая попытка удалась: герцог Йохан, брат датского короля Христиана IV, соответствовал всем ожиданиям, но умер от лихорадки через несколько недель после прибытия в Москву. Очевидно, за такого рода усилиями стояли политические интересы в отношении Балтийского региона, так же важно было породниться с признанной европейской династией, что было равнозначно признанию новой династии Годуновых, по меньшей мере первым шагом к этому. Аналогичные соображения касались кайзерского двора, английского королевского дома и одного грузинского князя, тем не менее они закончились на стадии ни к чему не обязывающих разговоров. О попытках своевременно обеспечить династическую непрерывность свидетельствует практика указания в официальных документах в качестве автора наряду с царем и наследника престола. Предположительно, это преследовало и цель приучения к новой ситуации, но может быть истолковано и как признак неуверенности. Впрочем, в некоторых кругах, вероятно, задавались вопросом, почему царь не следовал традиции и не искал для своей дочери супруга из уважаемого русского рода. Вызывали ли они у него опасения или были недостаточно достойными?

Активность в области внешней политики, очевидно, воспринималась и достойно оценивалась только очень ограниченным кругом людей. При этом она во многих отношениях отвечала интересам государства, которое после несчастливого окончания Ливонской войны находилось в изоляции. Можно было активизировать экономические связи, а к ним могли присоединиться и связи политические. Южная граница империи нуждалась в защите; ее постоянно тревожили вооруженные набеги татарских и казацких отрядов. Навести порядок здесь, в «диком поле», было в интересах Москвы, так же как и в интересах Высокой Порты; торговые связи были выгодны для обеих сторон. Султан, как верховный правитель, мог побудить татар Крымского ханства к мирному поведению, а Москва отмежевалась от казаков, которые необоснованно утверждали, что действуют как стражи православия. Для защиты границ царь велел заложить такие города (лучше сказать: укрепленные опорные пункты), как Белгород, Валуйки и Царев Борисов. Османская политика была заинтересована в стабильной границе еще и потому, что конфликты на границах с Венгрией и Персией отнимали много сил.

Отношение Москвы к Истанбулу можно рассматривать и в более широком контексте: кайзерский дом постоянно нуждался в помощи для защиты «границы с турками», веская причина для того, чтобы уже в 1599 г. затронуть эту тему в Праге в переговорах с московской миссией. Если бы удалось склонить Москву к нападению на Крымское ханство, то это означало бы существенное облегчение. Переговоры потерпели неудачу из-за того, что в качестве встречной услуги ожидалась по меньшей мере дипломатическая поддержка Москвы путем внешнеполитического давления на Польско-Литовское государство. Поскольку Прага отклонила предложение, то стали беспредметными и планы возможного брака царской дочери с членом дома Габсбургов. В этой связи стало явным, что Московское государство снова принималось в расчет большой политикой на востоке Европы как фактор власти. Тем не менее в Кракове ситуацию, по-видимому, недооценивали, иначе чем объяснить то, что польско-литовское посольство в Москве в 1600 г. изложило чрезвычайно далеко идущий план: заключение «вечного» мира между обоими государствами, совершенно свободная торговля, уравнивание валют, взаимная гарантия правящими домами права наследования. Если такие грандиозные предложения высказывались в Кракове совершенно серьезно, то это можно отнести на счет ошибочной оценки дееспособности московского правительства. Преимущества совместных действий — возможно планировалось и расширение польско-литовской унии — можно было бы использовать и для осуществления притязаний короля Сигизмунда III на шведский трон. Его попытка осуществить их военным путем окончилась неудачей в 1598 г., ближайшим последствием чего явилось формальное свержение Сигизмунда III с престола в 1600 г. Его преемник, Карл фон Зендерманланд, сначала регент империи, а с 1604 г. — король Карл IX, напал на польскую Ливонию, но все же был вынужден снова отступить в 1602 г.; Эстония осталась в руках шведов. Москва отреагировала на предложение негативно; в 1602 г. ограничились продлением перемирия, заключенного в 1582 г. Недоверие возросло после провозглашения в 1596 г. унии православной и римско-католической церквей для областей Речи Посполитой, заселенных украинцами. На унию решилось большинство православных епископов, добивавшихся равноправия с католическими епископами; большинство верующих отнеслось к унии отрицательно. Москва считала себя по крайней мере морально обязанной заступиться за братьев по вере и не хотела потерять авторитет державы-защитницы православия.