С озера веяло приятной освежающей прохладой. Казалось, оно готовится пораньше отойти ко сну: поверхность его спокойна, без малейшего всплеска, со слабо заметной рябью. Безмятежным казался и окружающий его лес. Редкая птица отрывисто вскрикнет где-то в чаще и тут же смолкнет.
— Как чудесно! — упоенно произносит Фил, глубоко втянув ноздрями чистый воздух. — Вы не находите, Виктория?
Виктория иронично смотрит на него:
— Вы какой-то допотопный романтик, Фил: вас умиляет всё, что так далеко от цивилизации. Сколько вам лет?
— Скоро будет двадцать пять.
— Тогда я не понимаю этих пустых восторгов. В вашем возрасте нужно восхищаться достижениями цивилизации, а не плодами добытых побед.
— Побед над природой? Глупости. Человечество давно поняло, что его так называемые победы над природой являются пирровыми.
— Я с вами не согласна, и оставим это.
Фил с любопытством посмотрел на девушку.
— А вы упрямы, никогда не уступаете в споре и, наверное, совсем не любите проигрывать?
— Я никогда не проигрываю, потому меня и назвали Викторией.
— Ну, это ничего еще не значит. Вы, вероятно, это просто внушили себе. С таким самомнением можно очень сильно в жизни погореть.
— Я уверена в себе и никогда не отступаю, — резанула она Фила острым сверлящим взглядом. — Вы хотите доказательств?
— Нет, нет, — пошел на попятную Фил, заулыбавшись, — оставим это. Расскажите мне лучше о себе: кто вы, чем занимаетесь, учитесь ли?
— В моей серой жизни вы вряд ли найдете что-нибудь интересное. Я живу исключительно ради матери. Она у меня единственное, что осталось на этом свете.
Фил недоуменно посмотрел на Викторию:
— Я не понимаю. А ваш отец и брат, которые, как сказала Кларисса, ушли на охоту, они разве вам не родня?
Виктория долгим взглядом посмотрела на горизонт, где потихоньку начали опускаться сумерки. Спустя несколько секунд с трудом сказала:
— Вы правы, это были мой родной отец и мой родной брат, но, понимаете, как вам это лучше объяснить: они давно умерли. Еще год назад.
Фил с сочувствием посмотрел на девушку:
— Простите, я не знал.
Виктория продолжала:
— В прошлом году мы всей семьей, как обычно в такую пору, снимали эту же уединенную от всех виллу. Папа здесь отдыхал и душой и телом. После перенесенных потрясений на работе, врачи посоветовали ему отдых на природе. Они с моим братом Марком ходили на охоту. Каждое утро. Возвращались в такое же время, как сейчас. На радостях об удачной охоте палили из винтовок в воздух и кричали: «Виктория! Виктория!», как бы бахвалясь своей победой и одновременно вызывая меня. Отца невозможно было узнать. Он выздоравливал на глазах. Мы уже и забыть-позабыли о его ужасных головных болях, страшных конвульсиях и внезапных вспышках непредвиденного гнева. Но вот однажды — это случилось как раз в этот день год назад, — они с Марком по обыкновению ушли утром в лес. Обратно отец вернулся с убитым Марком на руках. Так сложилось, что на охоте Марк всегда гнал зверя на отца, отец стрелял. Марк подманивал, отец стрелял. У них давно выработался условный сигнал, чтобы отец не ошибся, сориентировался, когда надо будет, но в тот момент или Марк его не подал, или отец не расслышал и выстрелил наугад на шорох в кустах, где в это время находился Марк. Сдавленный крик потряс его. Он вернулся домой не в себе, осторожно опустил тело Марка на крыльце и ушел в комнату, так как вдобавок не мог перенести еще и горе матери. Я могу только догадываться, что тогда творилось в его душе, но и так больной, он не смог выдержать всего происшедшего и… выстрелил в себя в помешательстве. Теперь вы понимаете, в каком состоянии находится моя мать. Ей всё кажется, что они ушли утром, но к вечеру обязательно вернутся, непременно, хотя всё произошло на её глазах и с тех пор миновал ровно год.
Фил, не упустивший ни единого слова из рассказа Виктории, неожиданно выпалил:
— Но как вы с этим живете, Виктория?
— Вот так и живем, Фил, — словно потерянная ответила Виктория. — Так и живем. И все время ждем, когда вернутся домой папа с братом.
— Но ведь это сумасшествие! Настоящее сумасшествие, разве вы
не видите?!
— Вижу. Но что я могу сделать? Что бы вы сделали на моем месте? Я думаю не о себе, я прежде всего думаю о матери…
Фил сокрушенно произнес:
— Теперь я прекрасно понимаю вас.
Он был взволнован не меньше Виктории, взгляд его заблуждал, это не укрылось от девушки.
— Я вас понимаю, но принять вашу жертву не могу. Уедемте, Виктория, давайте уедем. Если всё, что вы рассказали, — правда, то ваша мать вряд ли излечится здесь, её нужно поместить в клинику, её нужно серьезно лечить, разве вы не видите?
Вдруг где-то в лесу раздались громкие выстрелы. Один, за ним другой, третий. Фил вздрогнул, еще чаще задышал.
— Кто-то охотится, — как ни в чем не бывало сказала Виктория. А Фил будто и не видел её невозмутимости.
— Виктория, дорогая Виктория. Раз вы так откровенны со мной, позвольте и мне быть с вами таким же открытым. Я вам не всё о себе сказал. Но сейчас, сейчас, в свете всего, что вы рассказали мне, я хочу вам сказать, что я тоже здесь неспроста. Я сам недавно лежал в клинике для душевнобольных с сильным неврозом. Это последствия войны в Персидском заливе, контузии, жуткого плена… Но теперь всё позади, я практически здоров. Уедемте, Виктория!
