Русская поэзия XVIII века - [19]

Она в смятении, низверженна в две страсти,

Не знает, что сказать при выборе напасти.

Богинин сын[120] против всех греков восстает

И Клитемнестрин плод[121] под свой покров берет.

Нерон прекрасную Июнью похищает[122],

Возлюбленный ея от яда умирает;

Она, чтоб жизнь ему на жертву принести,

Девичество свое до гроба соблюсти,

Под защищение статуи прибегает

И образ Августов слезами омывает,

И, после таковых свирепых ей судьбин,

Лишася брачных дум, вестальский емлет чин.

Мониме за любовь приносится отрава[123].

«Аталья» Франции и Мельпомене слава[124].

«Меропа» без любви тронýла всех сердца[125],

Умножив в славу плеск преславного творца:

Творец ея нашел богатство Геликона[126].

«Альзира», наконец, – Вольтерова корона[127].

Каков в трагедии Расин был и Вольтер,

Таков в комедиях искусный Молиер.

Как славят, например, тех «Федра» и «Меропа»,

Не меньше и творец прославлен «Мизантропа»[128].

Мольеров «Лицемер»[129], я чаю, не падет

В трех первых действиях, доколь пребудет свет.

«Женатый философ», «Тщеславный»[130] воссияли

И честь Детушеву в бессмертие вписали.

Для знающих людей ты игрищ не пиши[131]:

Смешить без разума – дар подлыя души.

Не представляй того, что мне на миг приятно,

Но чтоб то действие мне долго было внятно.

Свойство комедии – издевкой править нрав;

Смешить и пользовать – прямой ея устав.

Представь бездушного подьячего в приказе,

Судью, что не поймет, что писано в указе.

Представь мне щеголя, кто тем вздымает нос,

Что целый мыслит век о красоте волос,

Который родился, как мнит он, для амуру[132],

Чтоб где-нибудь к себе склонить такую ж дуру.

Представь латынщика[133] на диспуте его,

Который не соврет без «ерго»[134] ничего.

Представь мне гордого, раздута, как лягушку,

Скупого, что готов в удавку за полушку[135].

Представь картежника, который, снявши крест,

Кричит из-за руки, с фигурой сидя: «Рест[136]!»

О тáинственник муз[137]! уставов их податель!

Разборщик стихотворств и тщательный писатель,

Который Франции муз жертвенник открыл

И в чистом слоге сам примером ей служил!

Скажи мне, Боало, свои в сатирах правы[138],

Которыми в стихах ты чистил грубы нравы!

В сатирах должны мы пороки охуждать,

Безумство пышное в смешное превращать,

Страстям и дуростям, играючи, ругаться,

Чтоб та игра могла на мысли оставаться

И чтобы в страстные сердца она втекла:

Сие нам зеркало сто раз нужняй стекла[139].

Тщеславный лицемер[140] святым себя являет

И в мысли ближнему погибель соплетает.

Льстец[141] кажется, что он всея вселенной друг,

И отрыгает яд во знак своих услуг.

Набитый ябедой[142] прехищный душевредник[143]

Старается, чтоб был у всех людей наследник,

И, что противу прав, заграбив, получит,

С неправедным судьей на части то делит.

Богатый бедного невинно угнетает

И совесть из судей мешками выгоняет,

Которы, богатясь, страх Божий позабыв,

Пекутся лишь о том, чтоб правый суд стал крив.

Богатый в их суде не зрит ни в чем препятства:

Наука, честность, ум, по их, – среди богатства[144].

Охотник до вестей, коль нечего сказать,

Бежит с двора на двор и мыслит, чтó солгать.

Трус, пьян напившися, возносится отвагой

И за робятами гоняется со шпагой.

Такое что-нибудь представь, сатирик, нам.

Рассмотрим свойство мы и силу эпиграмм:

Они тогда живут красой своей богаты,

Когда сочинены остры и узловаты[145];

Быть должны коротки, и сила их вся в том,

Чтоб нечто вымолвить с издевкою о ком.

Склад басен должен быть шутлив, но благороден,

И низкий в оном дух к простым словам пригоден,

Как то де Лафонтен разумно показал

И басенным стихом преславен в свете стал,

Наполнил с головы до ног все притчи шуткой

И, сказки пев, играл всё тою же погудкой[146].

Быть кажется, что стих по воле он вертел,

И мнится, что, писав, ни разу не вспотел;

Парнасски девушки пером его водили

И в простоте речей искусство погрузили.

Еще есть склад смешных геройческих поэм[147],

И нечто помянуть хочу я и о нем:

Он в подлу женщину Дидону превращает

Или нам бурлака Энеем представляет,

Являя рыцарьми буянов, забияк.

Итак, таких поэм шутливых склад двояк:

В одном богатырей ведет отвага в драку,

Парис Фетидину дал сыну перебяку[148].

Гектóр не на войну идет – в кулачный бой,

Не воинов – бойцов ведет на брань с собой.

Зевес не молнию, не гром с небес бросает,

Он из кремня огонь железом высекает,

Не жителей земных им хочет устрашить,

На что-то хочет он лучинку засветить.

Стихи, владеющи высокими делами,

В сем складе пишутся пренизкими словами.

В другом таких поэм искусному творцу

Велит перо давать дух рыцарский борцу.

Поссорился буян, – не подлая то ссора,

Но гонит Ахиллес прехраброго Гектóра.

Замаранный кузнец в сем складе есть Вулькан,

А лужа от дождя не лужа – океан.

Робенка баба бьет – то гневная Юнона.

Плетень вокруг гумна – то стены Илиона.

В сем складе надобно, чтоб муза подала

Высокие слова на низкие дела.

В эпистолы творцы те речи избирают,

Какие свойственны тому, что составляют,

И самая в стихах сих главна красота,

Чтоб был порядок в них и в слоге чистота.

Сонет, рондо, баллад[149] – игранье стихотворно,

Но должно в них играть разумно и проворно.

В сонете требуют, чтоб очень чист был склад.

Рондо – безделица, таков же и баллад,

Но пусть их пишет тот, кому они угодны,

Хорóши вымыслы и тамо благородны,