Русская поэзия XVIII века - [18]

Таков быть должен весь в стихах пастушьих склад.

В них гордые слова, сложения высоки

В лугах подымут вихрь и возмутят потоки.

Оставь свой пышный глас в идиллиях своих

И в паствах не глуши трубой свирелок их.

Пан скроется в леса от звучной сей погоды,

И нимфы у поток уйдут от страха в воды.

Любовну ль пишешь речь или пастуший спор,

Чтоб не был ни учтив, ни груб их разговор,

Чтоб не был твой пастух крестьянину примером

И не был бы, опять, придворным кавалером.

Вспевай в идиллии мне ясны небеса,

Зеленые луга, кустарники, леса,

Биющие ключи, источники и рощи,

Весну, приятный день и тихость темной нощи;

Дай чувствовати мне пастушью простоту

И позабыть, стихи читая, суету.

Плачевной музы глас[101] быстряе проницает,

Когда она в любви власы свои терзает,

Но весь ея восторг свой нежный склад красит

Единым только тем, что сердце говорит:

Любовник в сих стихах стенанье возвещает,

Когда Аврорин всход с любезной быть мешает,

Или он, воздохнув, часы свои клянет,

В которые в глазах его Ирисы нет,

Или жестокости Филисы вспоминает,

Или своей драгой свой пламень открывает,

Иль, с нею разлучась, представив те красы,

Со вздохами твердит прешедшие часы.

Но хладен будет стих и весь твой плач – притворство,

Когда то говорит едино стихотворство;

Но жалок будет склад, оставь и не трудись:

Коль хочешь то писать, так прежде ты влюбись!

Гремящий в оде звук, как вихорь, слух пронзает,

Хребет Рифейских гор далеко превышает,

В ней молния дели́т наполы[102] горизонт,

То верх высоких гор скрывает бурный понт,

Эдип гаданьем град от Сфинкса избавляет[103],

И сильный Геркулес злу Гидру низлагает[104],

Скамандрины брега богов зовут на брань,

Великий Александр кладет на персов дань[105],

Великий Петр свой гром с брегов Балтийских мещет,

Российский меч во всех концах вселенной блещет.

Творец таких стихов вскидает всюду взгляд,

Взлетает к небесам, свергается во ад,

И, мчася в быстроте во все края вселенны,

Врата и путь везде имеет отворенны.

Что в стихотворстве есть, всем лучшим стих крася

И глас эпический до неба вознося,

Летай во облаках, как в быстром море судно,

Но, возвращаясь вниз, спускайся лишь рассудно,

Пекись, чтоб не смешать по правам лирным дум;

В эпическом стихе порядочен есть шум[106].

Глас лирный так, как вихрь, порывами терзает,

А глас эпический недерзостно взбегает,

Колеблется не вдруг и ломит так, как ветр,

Бунтующ многи дни, восшед из земных недр.

Сей стих есть полн претворств[107], в нем добродетель смело

Преходит в божество, приемлет дух и тело.

Минерва – мудрость в нем, Диана – чистота,

Любовь – то Купидон, Венера – красота.

Где гром и молния, там ярость возвещает

Разгневанный Зевес и землю устрашает.

Когда встает в морях волнение и рев,

Не ветер то шумит, – Нептун являет гнев.

И эхо есть не звук, что гласы повторяет, —

То нимфа во слезах Нарцисса вспоминает[108].

Эней перенесен на африканский брег[109],

В страну, в которую имели ветры бег,

Не приключением, но гневная Юнона

Стремится погубить остаток Илиона.

Эол в угодность ей Средьземный понт терзал

И грозные валы до облак воздымал.

Он мстил Парисов суд за выигрыш Венеры[110]

И ветрам растворил глубокие пещеры.

Посем рассмотрим мы свойство и силу драм,

Как должен представлять творец пороки нам

И как должна цвести святая добродетель:

Посадский[111], дворянин, маркиз, граф, князь, владетель

Восходят на театр; творец находит путь

Смотрителей[112] своих чрез действо ум тронýть.

Когда захочешь слез, введи меня ты в жалость;

Для смеху предо мной представь мирскую шалость.

Не представляй двух действ к смешению мне дум;

Смотритель к одному свой устремляет ум.

Ругается, смотря, единого он страстью

И беспокойствует единого напастью:

Афины и Париж, зря красну царску дщерь[113],

Котору умерщвлял отец, как лютый зверь,

В стенании своем единогласны были

И только лишь о ней потоки слезны лили.

Не тщись глаза и слух различием прельстить

И бытие трех лет мне в три часа вместить:

Старайся мне в игре часы часами мерить,

Чтоб я, забывшися, возмог тебе поверить,

Что будто не игра то действие твое[114],

Но самое тогда случившесь бытие.

И не бренчи в стихах пустыми мне словами,

Скажи мне только то, что скажут страсти сами.

Не сделай трудности и местом мне своим,

Чтоб мне, театр твой зря, имеючи за Рим,

Не полететь в Москву, а из Москвы к Пекину:

Всмотряся в Рим, я Рим так скоро не покину.

Явлениями множь желание, творец,

Познать, как действию положишь ты конец.

Трагедия нам плач и горесть представляет,

Как люто, например, Венерин гнев[115] терзает.

В прекрасной описи, в Расиновых стихах,

Трезенский князь[116] забыл о рыцарских играх,

Воспламенение почувствовавши крови

И вечно быть престав противником любови,

Пред Арисиею[117], стыдяся, говорит,

Что он уже не стал сей гордый Ипполит,

Который иногда стрелам любви ругался

И сим презрением дел нежных величался.

Страшатся греки, чтоб сын Андромахин[118] им

По возрасте своем не стал отцом своим.

Трепещут имени Гекторова народы,

Которые он гнал от стен Троянских в воды,

Как он с победою по трупам их бежал

И в корабли их огнь из рук своих метал.

Страшася, плод его стремятся погубити

И в отрасли весь корнь Приамов[119] истребити;

Пирр хочет спасть его (защита немала!),

Но чтоб сия вдова женой ему была.