Русская литература: страсть и власть - [48]

Тема «Тараса Бульбы» гораздо шире. Это своя версия евангельской истории. Как мы помним, еще Борхес говорил, что в основе каждого народа, каждого фольклора, каждого национального типа лежит три эпоса: эпос о войне, эпос о странствии и эпос о самоубийстве бога, или, скажем шире, эпос о Прометее, о Христе, о боге, который гибнет за людей. Так вот, есть еще один сюжет, без которого народ не существует и без которого эпос не полон. Это сюжет о том, как дети разрушают мир отца, о том, как гибнет ветхозаветный мир. Ветхий Завет – это царство закона, а Новый Завет – это царство милосердия. Он гораздо выше, продвинутее, более advanced, по-современному говоря. И конечно, мир Нового Завета гуманнее, разнообразнее, человек в нем свободнее, нравственного выбора у него больше. Мир Ветхого Завета – это мир детства человечества, когда Бог в нем выступает строгим отцом. А в мире Нового Завета Бог дал человеку свободу. И один из самых устойчивых, один из самых страшных сюжетов мировой литературы – это история о том, как сын разрушает ветхозаветный, жестоковыйный, во многих отношениях страшный мир отца. Это и есть миф о Христе.

Дело в том, что у Христа, трикстера, странника, волшебного учителя, который проповедует и творит чудеса: превращает воду в вино, воскрешает мертвых, исцеляет больных, – очень сложные отношения с отцом. И это одна из основополагающих вещей в мифологии национальной. Христос, конечно, любящий сын, и, конечно, он продолжает дело отца. Но он периодически хочет подправить замысел отца, он обращается к отцу с молитвой в Гефсиманском саду: «Господи, да минует меня чаша сия». Он корректирует учение отца, в частности, то, что получил Моисей, те скрижали, которые были получены во время Нагорной проповеди. «Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?» – спрашивает Христа Петр. «Не говорю тебе: “до семи”, но до семижды семидесяти раз». Христос корректирует мир отца в пользу большей доброты. И вот Гоголь берет сюжет о том, как мир отца разрушается детьми, и дети разложены у него на две ипостаси. Остап – это сила, честь, жестокость, когда нужно; Андрий – это любовь, милосердие. Андрий не из одной похоти к панночке идет. Он же несет, когда идет в осажденный город в первый раз, хлеб для ее умирающей матери. И не только для нее.

Движимый состраданием, он швырнул ему (изголодавшемуся. – Д.Б.) один хлеб, на который тот бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал его и тут же, на улице, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычки принимать пищу.

Андрий остается в Дубно не только потому, что любит панночку, – его милосердие останавливает. Помните, когда приезжают Остап и Андрий, Андрий идет поцеловаться с матерью, а Остап – подраться с отцом.

Тарас Бульба – это человек, для которого характерна ветхозаветная, жестоковыйная жестокость, то, что Алесь Адамович назвал «радость ножа». Его дети совершенно другие. Остап – это носитель закона, идеи закона, преданности, верности, и для него война – это долг, а не радость. А Андрий – носитель любви, милосердия, сострадания, поэтому он гибнет, как гибнет ведь и Христос. Но даже гибелью своей он ветхозаветный мир отца разрушает. И Тарас тоже гибнет, и его мир гибнет, потому что он «последний из могикан». Мир Запорожской Сечи находится на пороге гибели. Пришли новые люди. Люди, которые умнее, честнее, милосерднее.

Скажу больше: почти все великие романы, особенно в России, романы и девятнадцатого, и двадцатого века, – это романы семейного упадка. Романы, в которых гибнет мир родителей и начинается новый мир детей. Мир, в котором родителям чаще всего нет места. Это и «Отцы и дети» Тургенева, и «Будденброки» Томаса Манна, «Братья Лаутензак» Фейхтвангера в Германии, и «Дело Артамоновых» Горького в России.

Буквально копией Гоголя был в послереволюционной России Исаак Бабель. И пьеса Бабеля «Закат», и одноименный его рассказ – это «Тарас Бульба» двадцатого века, абсолютно точный.

Проблема в том, что прошлое никогда не хочет уходить, мертвый хватает живого. И Тарас Бульба пытается продлить свой жестокий мир, мир, стоящий только на насилии, на радости этого насилия. Мы можем, конечно, сказать, что Андрий – предатель. Но проблема в том, что понятие предательства в этом случае – это понятие Тараса Бульбы. Для него предатели те, кто сострадает чужим, чужой стране. А для Гоголя это не так, он Андрию сочувствует не меньше, чем Остапу. Оба они погибают, каждый – за свою правду, но оба встречают смерть героически. Андрий не просит прощения у отца, не просит сохранить ему жизнь, он понимает: он пошел против своих. Но в будущем мире понятие «свой – чужой» не будет определяющим. Там выше этой готтентотской морали будет милосердие. И об этом Гоголь говорит совершенно отчетливо, в мире Гоголя милосердие – великая вещь.

Есть в повести один довольно забавный персонаж – жид Янкель. Почему «жид», понятно – потому что, во-первых, во времена Гоголя евреев иначе не называли, во-вторых, Гоголь сам не большой любитель иудейского племени:

Бедные сыны Израиля, растерявшие всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках, в печах и даже заползали под юбки своих жидовок.