Русская литература: страсть и власть - [45]
Кавказ в описании Пушкина предстает прежде всего как место опасности, точка опасности, место почти непрерывного боя. А у Лермонтова в «Кавказском пленнике» это страна райских пейзажей, невероятной красоты, это солнечная страна, страна облаков. Он не случайно помещает сюда впоследствии Демона:
Здесь «…в грядущем нет желанья / И прошедшего не жаль». Это райская страна, в которой нет мелочных человеческих чувств. Даже вот той чести, которая так важна для Пушкина, нет. Это как бы загробная страна, страна загробного существования. Но попасть в эту страну можно только ценой смерти, как при жизни нельзя попасть в рай. И поэтому пленник гибнет.
Очень важно, что пушкинская глубоко христианская позиция приемлет, вбирает всё: и ислам («Подражание Корану»), и католическую позицию; пушкинское православие очень широко, очень всетерпимо. Лермонтов же в конце жизни окончательно делает выбор в пользу ислама: «Быть может, небеса Востока / Меня с ученьем их Пророка / Невольно сблизили». Вот это, пожалуй, ключевые слова. Фатализм, присущий исламу, обожествление войны и поэзии, обожествление странничества, определенная жестокость, присущая исламу, – все это чрезвычайно притягательно для Лермонтова. У Пушкина было четкое разграничение поэтического и политического. В 1831 году он пишет тому же Вяземскому, что поведение поляков во время их восстания поэтически очень понятно, и все-таки их надобно как можно скорее задушить. Для Лермонтова принятие чужой веры оборачивается в конечном итоге бегством из России. «Быть может, за стеной Кавказа / Сокроюсь от твоих пашей» – это мечта, которая так или иначе грела его весь остаток жизни.
Что же касается Толстого, то принято считать, что его «Кавказский пленник» относится к последнему периоду его творчества, тематически связан с «Хаджи-Муратом», и вообще это такой поздний голый Толстой, голая проза, практически лишенная его стилистической богатой сложности. Бытует мнение (в основном в головах школьников), что «Кавказский пленник» – что-то времен «Хаджи-Мурата», чуть ли не первоначальный эскиз к нему. Насчет первоначального эскиза, может быть, это и верно. Но «Кавказский пленник» написан между «Войной и миром» и «Анной Карениной». Его пишет Толстой в сорок четыре года, в 1872 году, и в своем эссе «Что такое искусство?» сам называет два удачных произведения. Это «Кавказский пленник» и «Бог правду видит, да не скоро скажет». Лев Шестов, философ-экзистенциалист, анализируя толстовское мировоззрение, пишет: «Ну не может же в самом деле Толстой в своей статье “Что такое искусство?” искренне полагать, что “Война и мир” – плохо, а “Бог правду видит, да не скоро скажет” – хорошо, что “Анна Каренина” – плохо, а “Кавказский пленник” – хорошо». Но Толстой так полагает вполне искренне, и сейчас, с исторической дистанции, видно, что «Кавказский пленник» как минимум не хуже.
Есть известный пример. Когда на раненых проводили испытание пенициллина, советский препарат оказался лучше американского. При том что количество раненых, процент исцелений был одинаков. Но количество пенициллина было разным. Русского препарата давали вдвое меньшие дозы. Его было мало. И вот «Кавказский пленник» – это художественный эффект, достигаемый вдвое, втрое, вчетверо, в десятки раз меньшими средствами. Во-первых, это вещь небольшая и страшно емкая, очень плотно написанная. Во-вторых, обратите внимание, как густо и точно прописан ее вещный мир. Малейшие детали запоминаются. Все, что горцы едят, то, как они надевают одни башмаки на другие, то, как одета Дина, молодая черкешенка, какого роста и сложения Жилин – мы всё это помним.
История «Кавказского пленника» выросла из эпизода 1853 года, когда Толстому было двадцать пять лет. В дневнике уже с привычным для него жестоким самоанализом он пишет, что был в деле и, кажется, вел себя неплохо. Он со своим чеченским другом, но мирным, звали его Садо (он потом перекочует в «Хаджи-Мурата»), охраняли обоз. Напали татары – на самом деле, по всей вероятности, чеченцы. Садо вскинул ружье, хотя оно не было заряжено, это произвело некоторое впечатление, и татары после нескольких выстрелов отстали. Достался им только молодой офицер, под которым подстрелили лошадь: она упала, офицер не смог встать – лошадь придавила ему ногу. Татары подскакали и зарубили его. Этот эпизод, из которого потом вырос «Кавказский пленник», попал в толстовские дневники и остался для него важной пробой, проверкой собственного мужества.
«Кавказский пленник» – быль, как определяет Толстой, – знаменует собой очень важный поворот в толстовской литературной работе. Тут появляются просторечие, сказовость, постоянные просторечные постпозитивные определения: у него было ружье дорогое, лошадь холеная и так далее. Но при этом намечается и некоторый духовный перелом тоже.
Трактовать толстовского «Кавказского пленника» довольно непростая задача. Есть отдельные подробные работы о том, что герои носят знаковые фамилии. Жилин – «жила, жилистый», это напряжение, некоторая аскеза, а Костылин все время опирается на костыль, он несамостоятелен духовно. И в общем, очень многие сводят мораль этого рассказа к тому, что плохо быть толстым, вот Костылин и остался в яме, а худой Жилин спасся.
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Эта книга — о жизни, творчестве — и чудотворстве — одного из крупнейших русских поэтов XX пека Бориса Пастернака; объяснение в любви к герою и миру его поэзии. Автор не прослеживает скрупулезно изо дня в день путь своего героя, он пытается восстановить для себя и читателя внутреннюю жизнь Бориса Пастернака, столь насыщенную и трагедиями, и счастьем. Читатель оказывается сопричастным главным событиям жизни Пастернака, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути, тем творческим связям и влияниям, явным и сокровенным, без которых немыслимо бытование всякого талантливого человека.
Книга известного литературоведа, доктора филологических наук Бориса Соколова раскрывает тайны четырех самых великих романов Федора Достоевского – «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы». По всем этим книгам не раз снимались художественные фильмы и сериалы, многие из которых вошли в сокровищницу мирового киноискусства, они с успехом инсценировались во многих театрах мира. Каково было истинное происхождение рода Достоевских? Каким был путь Достоевского к Богу и как это отразилось в его романах? Как личные душевные переживания писателя отразились в его произведениях? Кто был прототипами революционных «бесов»? Что роднит Николая Ставрогина с былинным богатырем? Каким образом повлиял на Достоевского скандально известный маркиз де Сад? Какая поэма послужила источником знаменитой легенды о «Великом инквизиторе»? Какой должна была быть судьба героев «Братьев Карамазовых» в так и ненаписанном Федором Михайловичем втором томе романа? На эти и другие вопросы о жизни и творчестве Достоевского читатель найдет ответы в этой книге.
В коллективной монографии представлены избранные материалы московского конгресса к 100-летию русского формализма (август 2013 года; РГГУ – НИУ ВШЭ). В середине 1910-х годов формалисты создали новую исследовательскую парадигму, тем или иным отношением к которой (от притяжения до отталкивания) определяется развитие современных гуманитарных наук. Книга состоит из нескольких разделов, охватывающих основные темы конгресса, в котором приняли участие десятки ученых из разных стран мира: актуальность формалистических теорий; интеллектуальный и культурный контекст русского формализма; взаимоотношения формалистов с предшественниками и современниками; русский формализм и наследие Андрея Белого; формализм в науке о литературе, искусствоведении, фольклористике.
Великое искусство человеческого бытия в том и состоит, что человек делает себя сам. Время обязывает, но есть еще и долги фамильные. Продление рода не подарок, а искусство и чувство долга. Не бойтесь уходить из жизни. Она продолжается. Ее имя – память. Поколение сменяется поколением. Есть генетика, есть и генезис. Если мы, наследующие предков наших, не сделаем шаг вперед, то, значит, мы отстаем от времени. Значит, мы задолжали предкам. Остается надежда, что наши потомки окажутся мудрее и захотят (смогут) отдать долги, накопленные нами.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В данной энциклопедии под одной обложкой собраны сведения практически обо всех произведениях и героях Достоевского, людях, окружавших писателя, понятиях, так или иначе связанных с его именем. Материал носит информативный и максимально объективный характер. Издание содержит 150 иллюстраций, написано популярным языком и адресовано самому широкому кругу читателей. Впервые энциклопедия «Достоевский» Н. Наседкина вышла в московском издательстве «Алгоритм» в 2003 году, была переиздана книжным холдингом «Эксмо» в 2008-м, переведена на иностранные языки.
Книга рассказывает о том, как были дешифрованы забытые письмена и языки. В основной части своей книги Э. Добльхофер обстоятельно излагает процесс дешифровки древних письменных систем Египта, Ирана, Южного Двуречья, Малой Азии, Угарита, Библа, Кипра, крито-микенского линейного письма и древнетюркской рунической письменности. Таким образом, здесь рассмотрены дешифровки почти всех забытых в течение веков письменных систем древности.
Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына.
Знаменитая лекция Быкова, всколыхнувшая общественное мнение. «Аркадий Гайдар – человек, который во многих отношениях придумал тот облик Советской власти, который мы знаем. Не кровавый облик, не грозный, а добрый, отеческий, заботливый. Я не говорю уже о том, что Гайдар действительно великий стилист, замечательный человек и, пожалуй, одна из самых притягательных фигур во всей советской литературе».
«Как Бунин умудряется сопрячь прозу и стихи, всякая ли тема выдерживает этот жанр, как построен поздний Бунин и о чем он…Вспоминая любимые тексты, которые были для нас примером небывалой эротической откровенности»…
«Нам, скромным школьным учителям, гораздо приличнее и привычнее аудитория класса для разговора о русской классике, и вообще, честно вам сказать, собираясь сюда и узнав, что это Большой зал, а не Малый, я несколько заробел. Но тут же по привычке утешился цитатой из Маяковского: «Хер цена этому дому Герцена» – и понял, что все не так страшно. Вообще удивительна эта способность Маяковского какими-то цитатами, словами, приемами по-прежнему утешать страждущее человечество. При том, что, казалось бы, эпоха Маяковского ушла безвозвратно, сам он большинством современников, а уж тем более, потомков, благополучно похоронен, и даже главным аргументом против любых социальных преобразований стало его самоубийство, которое сделалось если не главным фактом его биографии, то главным его произведением…».
Смерть Лермонтова – одна из главных загадок русской литературы. Дмитрий Быков излагает свою версию причины дуэли, объясняет самоубийственную стратегию Лермонтова и рассказывает, как ангельские звуки его поэзии сочетались с тем адом, который он всегда носил в душе.