Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [206]
Днем раньше, 6 (19) апреля 1918 г., Собор откликнулся на опасные случаи обращения некоторых православных (от епископов до мирян) для решения церковных дел к враждебной Церкви гражданской власти. Это был тревожный симптом, показывавший, что традиции подчинения Церкви государству оказывались живучими даже в условиях правления богоборческого правительства, не скрывавшего своих антиклерикальных настроений. Спустя несколько лет гражданские власти сами начнут активно участвовать в церковных делах, стремясь по известному принципу «разделять и властвовать». В 1918 г. этого еще не было. Однако опасность возможного «сотрудничества» людей Церкви с антихристианским «миром» Собор уже почувствовал. Именно поэтому его члены предлагали епископа, противящегося высшей церковной власти и обращающегося за содействием к власти гражданской, или священнослужителя, а также низших клириков, противящихся своему епархиальному архиерею, находящемуся в единении с высшей церковной властью, – наказывать вплоть до извержения из сана, а мирян – вплоть до отлучения от Церкви. Так же предполагалось наказывать службу в противоцерковных учреждениях, а равно и содействие проведению в жизнь враждебных Церкви положений декрета о свободе совести и аналогичных ему актов[1127].
Вскоре наступил перерыв в работах Собора, который собрался на последнюю (третьею) свою сессию только 2 июля (н. ст.) 1918 г., хотя планировалось открыть заседания еще 28 июня. К этому времени никаких иллюзий в отношении новой власти не было уже ни у кого: за несколько дней до открытия сессии власти заняли здание Московской духовной семинарии, где предполагалось проводить заседания, и вывезли оттуда продукты, заготовленные для членов Собора. Считать происшедшее случайностью было бы наивно. Таким образом, заседания первоначально проводились частным порядком, работа соборян не имела статуса соборного деяния. Однако, хотя на третью сессию съехалось всего 140 членов, многие решения, принятые ими, нельзя не считать по-настоящему историческими.
Третье заседание состоялось 6 (19) июля 1918 г., в день, когда было получено известие о расстреле императора Николая П. Тогда же возникла дискуссия об уместности совершения по бывшему императору панихиды, продолжившаяся и на следующий день. «Через две минуты после того, как частное совещание принимает решение о совершении панихиды, Собор объявляется открытым, и Святейшим патриархом Тихоном панихида совершается»[1128]. Этому предшествовало обсуждение трагического сообщения, в результате которого большинством голосов (против – 28 человек, трое воздержались) было принято предложение о совершении Собором панихиды об упокоении души Николая II[1129]. Среди выступавших в поддержку панихиды были не только церковные «консерваторы», но также и те, кто считался «либералами».
Например, профессор Б. В. Титлинов полагал, что мало не только одной, но даже и сорока панихид: «Нравственное достоинство Собора обязывает его к тому, чтобы заклеймить это преступление и соответствующим словом. Долг Собора пред лицом русского народа и пред лицом всего мира возвысить голос против этого акта неслыханной жестокости»[1130]. Другие выступавшие обращали внимание на то, что бывший государь – помазанник Божий, молитвенно помянуть которого требует Божия правда.
В итоге, 8 (21) июля 1918 г. патриарх за литургией произнес проповедь, осуждавшую совершенное злодеяние. Святейший открыто заявил, что с убийством Николая II (о расстреле вместе с ним семьи и слуг тогда не говорилось) христианская совесть примириться не может: «Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заключают в тюрьмы, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: „Блажени слышащий слово Божие и хранящий е“»[1131]. На следующий день член Собора протоиерей П. Н. Лахостский призвал Собор присоединиться к словам патриарха, как ранее Собор присоединился к посланию 19 января 1918 г. «об анафематствовании».
13 (26) июля 1918 г. на закрытом заседании под председательством митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого) соборяне приняли проект постановления, в котором заявлялось, что в слове Патриарха, произнесенном 8 июля, «выражены те именно мысли и чувства, которые по долгу христианской совести должна исповедовать вся православная верующая Россия»
