Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [204]

Пожалуй, единственным исключением можно считать признанное первой советской Конституцией (принятой 10 июля 1918 г. на V Всероссийском съезде Советов) право граждан как на антирелигиозную, так и на религиозную пропаганду. Но в условиях разворачивавшейся гражданской войны это право выглядело всего лишь как громкая декларация, практическое применение которой осложнялось постоянными обвинениями верующих в контрреволюционности: молчаливое, а иногда и открытое потакание большевиков насилиям, творившимся над клириками, монахами и активными мирянами означало, что в глазах властей «религиозная пропаганда» выглядела пропагандой политической то есть «антисоветской» со всеми вытекавшими последствиями.

Как видим, революционный фон во многом определял политическую направленность заявлений, делавшихся на протяжении 1917–1918 гг. членами Поместного Собора. Однако не эти заявления можно считать главным достижением соборян. На протяжении трех сессий (первая проходила с 15 августа по 9 декабря 1917 г.; вторая – с 20 января по 7 (20) апреля 1918 г.; третья – с 19 июня (2 июля) по 7 (20) сентября 1918 г.[1114]) были рассмотрены и утверждены многие принципиальные определения, не потерявшие своей актуальности до сего дня. Думается, именно это и является причиной, позволившей современному немецкому исследователю профессору Гюнтеру Шульцу заявить, что в свое второе тысячелетие Православная Российская Церковь вступила Собором 1917–1918 гг., а не формальной датой 1988 г.[1115]

Чтобы понять эти слова, стоит кратко охарактеризовать основные решения, принятые на Поместном Соборе и, прежде всего, вспомнить об определении, принятом 2 декабря 1917 г. В том день Собор заявил о том, как Церковь понимает вопрос о своем правовом положении в государстве. Еще осенью по поручению Собора профессор С. Н. Булгаков составил специальную декларацию «Об отношениях Церкви и государства», «которая предваряла правовые определения и где требование о полном отделении Церкви от государства сравнивалось с пожеланием, „чтобы солнце не светило, а огонь не согревал“»[1116]. В конце концов, суммируя пожелания и мнения, Собор определился в том, какими хотел бы видеть церковно-государственные отношения в России.

В определении повторялось то, что уже высказал ранее Предсоборный Совет – в эпоху Временного правительства. Отдельно указывалось, что установления Православной Церкви, имевшие на то время право юридического лица, сохраняют эти права, «а установления, не имеющие их или вновь возникающие, получают таковые права по заявлению церковной власти»[1117].

После принятия подобного определения, реакция Собора на декрет большевиков, о котором говорилось выше, была вполне прогнозируемой. Думается, новые власти не могли не понимать, что их решение вызовет бурное неприятие соборян, но не считали нужным избежать конфликта. С другой стороны, необходимо отметить, что священноначалие, равно как и активные миряне в большинстве своем отказывались понять (точнее сказать – принять) невозможность восстановления прежней модели церковно-государственных отношений (прежде всего сохранения идеи первенства) после того, как власть перешла в руки воинствующих антиклерикалов-большевиков. Разумеется, никто не мог представить тогда, что они пришли «всерьез и надолго», но, зная об идеологической платформе ленинцев, можно было предположить: пока большевики у власти, Определение о правовом положении Православной Церкви останется красивой, но неосуществимой мечтой.

Другой важной проблемой, решавшейся соборянами, была проблема реформирования всего строя церковного управления, актуализировавшаяся после избрания патриарха. Уже 7 декабря 1917 г. Собор принял определение о Священном Синоде и Высшем Церковном Совете. Согласно этому документу, управление церковными делами принадлежало патриарху совместно со Священным Синодом и ВЦС. Синод состоял из председателя – патриарха и двенадцати членов: Киевского митрополита (как постоянного члена), шести иерархов, избираемых Поместным Собором на три года, и пяти иерархов, вызываемых по очереди для присутствия на один год. Указание на время пребывания в Синоде избранных Собором иерархов косвенно свидетельствовало, что следующий очередной Собор предполагалось созвать через три года. В состав ВЦС также входил патриарх на правах председателя и пятнадцать членов: три иерарха из состава Синода (по его – Синода – избранию), и по избранию Собора: один монах из монастырских иноков, пять клириков и шесть мирян[1118]. 8 декабря было принято определение о круге дел, подлежащих ведению органов высшего церковного управления. Практически все, что разработал по этому вопросу Предсоборный Совет, члены Собора включили в свое определение[1119].

Глубоко и всесторонне изучали соборяне и вопрос о епархиальном управлении: определение по нему рассматривалось 1 (14), 7 (20) и 9 (22) февраля 1918 г., состояло оно из пяти глав – о епархии, ее устройстве и учреждениях, о епархиальном собрании, о епархиальном совете и, наконец, о благочиннических округах.

Согласно определению, епархией именуется часть Православной Российской Церкви, канонически управляющаяся епархиальным архиереем. В отношении управлении она разделялась на благочиннические округа, которые должны находиться в ведении благочинных, действующих вместе с состоящими при них советами. Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых апостолов, в качестве предстоятеля местной Церкви управляет епархией при соборном содействии клира и мирян. В определении четко устанавливался порядок избрания архиерея. Высшим органом, при посредстве которого епископ должен управлять епархией, считается епархиальное собрание. Оно состоит из клира и мирян в равном числе, избранных на три года. Епархиальное собрание имеет полномочия избирать членов епархиального совета и членов епархиального суда, а также других должностных лиц.