Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [202]

.

Тогда же Собор выступил и со специальным обращением к армии и флоту. По существу это была горькая констатация малого влияния религии на души православного воинства. Говорилось, что огонь православной веры стал гаснуть, ослабло стремление к подвигу во имя Христа. «Внутри страны – разруха, на фронте – измена». Воины, обманутые врагами и предателями, запятнавшие свое имя изменой долгу и присяге, убийствами сослуживцев, грабежами и насилиями, призывались опомниться – ведь враг стоял у дверей, подбираясь к Киевским святыням и к Петрограду. Необходимо было оставить партийные споры и счеты, простить друг другу обиды[1100]. Но в условиях возраставшей ненависти и всеобщего ожесточения эти призывы, как правило, не встречали поддержки у тех, кому адресовались: нравственного и политического влияния на происходившие события Собор почти не имел.

Однако важно подчеркнуть, что соборяне чувствовали свою ответственность за происходившее в России. Определением Святейшего Синода от 21 сентября 1917 г. послание «христолюбивым воинству и флоту» поместили в «Церковных ведомостях», постановили огласить его в каждом храме в ближайший воскресный или праздничный день после литургии с совершением молебствия о спасении державы, а также напечатать необходимое количество экземпляров послания для раздачи в храмах[1101]. В тот же день 21 сентября Святейший Синод принял определение и о напечатании постановления Собора по поводу угрожавшей Родине братоубийственной войны[1102]. Это постановление появилось 1 сентября, когда Временное правительство провозгласило Россию республикой, тем самым узурпировав права Учредительного Собрания, ибо только оно могло определить будущую форму правления в государстве. Предложение провозгласить республику исходило от главы Кабинета А. Ф. Керенского. Официальным поводом было указание на необходимость «положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском Государственном Совещании»[1103].

На этом фоне постановление Собора относительно угрозы гражданской войны выглядело особенно ярко. Как диссонировали слова Временного правительства о «единодушии и восторженности» приятия массами республиканской идеи с неутешительными свидетельствами соборян, трезво оценивавших внутриполитическую ситуацию в стране! В самом деле: разве можно было надеяться на укрепление новых политических форм, когда в условиях Мировой войны многомиллионная армия разлагалась, теряя даже тень прежней своей боеспособности? Поместный Собор 1 сентября 1917 г. указал, что «упавший воинский дух в русской армии может быть восстановлен не прельщением вещественными благами, а только верою Христовой, которая побуждает к бескорыстным подвигам». «Власть должна быть не партийной, – пророчески предупреждал Собор светских правителей, – а всенародной. А народно-русской может быть только власть, просветленная верой Христовой»[1104].

Последней надеждой на создание такой власти для многих в России (в том числе и для членов Поместного Собора) было Учредительное Собрание, положение о выборах в которое предусматривало пропорциональную систему, основанную на всеобщем избирательном праве. С посланием, ввиду приближавшихся выборов, Собор выступил в первых числах октября 1917 г. «На сей государственный труд» было дано соборное благословение. Всячески поддерживая идею государственного строительства, члены Собора напоминали православным, что Россия не должна стать «царством безбожного неверия», что «не будет такому царству благоденствия и преуспеяния». И в мирской области, указывалось в послании, нельзя забывать о Божией правде[1105]. 4 октября Святейший Синод обнародовал по этому поводу специальное определение[1106].

В конце октября 1917 г. (но до Октябрьского переворота) Поместный Собор был вынужден выпустить новое послание. На сей раз в нем отмечались приходившие вести об ограблении церквей, монастырей, землевладельцев, говорилось об убийствах служителей алтаря и мирных обывателей, приводились примеры. Собор обращался к расхитителям с призывом возвратить награбленную у монастырей, храмов и частных владельцев землю, леса и урожаи, вернуться к честному труду и не касаться чужого, «пока высшая власть, то есть Учредительное Собрание, не установит каких-либо новых земельных законов»[1107]. Надеждам этим, как известно, не суждено было сбыться. Более того, призывы Церкви потонули в требованиях «экспроприировать экспроприаторов», которые откровенно поддерживали пришедшие на смену «министрам-капиталистам» народные комиссары.

И хотя после 25 октября 1917 г. внутриполитическая ситуация усложнилась, на первых порах, хотя это и кажется парадоксальным, большевики не воспринимались как воинствующе богоборческая власть: не стоит забывать, что и Временное правительство давало Церкви много поводов для критики и выражения недовольства, что именно с Февральской революции начались массовые издевательства над клириками и мирянами. По воспоминаниям митрополита Вениамина (Федченкова), «при борьбе Советов против предшествующей власти Керенского Церковь не проявила ни малейшего движения в пользу последнего. И не было к тому оснований. Когда Советы взяли верх, то Церковь совершенно легко признала их власть»