Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [181]

[969].

Глава 5. Революционный слом

§ 1. Православная Церковь и Февральская революция 1917 г.

Революцию 1917 г. невозможно назвать исторической случайностью, ее неизбежность предсказывалась многими современниками задолго до того, как события в столице перестали контролироваться властями. Для Православной Церкви революция означала разрушение старого синодального строя, актуализацию прежних проблем, прежде всего связанных с восстановлением соборных начал. Однако то, что давно уже понималось умозрительно, реализовать на практике было чрезвычайно непросто. Социально-психологические последствия разрушения империи для главной конфессии оказались весьма тягостными. Уже то, что революция произошла во время мировой войны, на фоне распутиниады, порождало общественные нестроения, которые не могли не отразиться на церковном авторитете, – ведь потакание «старцу» слухи безосновательно ставили в вину всей православной иерархии.

Заложница политических нестроений, Церковь должна была испытать всю ненависть люмпенизированных и распропагандированных масс. Лозунги всеобщего равенства становились стимулятором «классовой» ненависти, а построение нового общества связывалось с необходимостью разрушить прежние политические, правовые, религиозные институты. Опасность подобного развития прекрасно сознавали и царские чиновники, задумывавшиеся над дальнейшими перспективами страны. Еще накануне Первой мировой войны, в феврале 1914 г, бывший министр внутренних дел германофил П. Н. Дурново отправил императору Николаю II специальную записку, в которой предсказывал, что в побежденной стране неминуемо разразится социальная революция; она перейдет затем и в страну-победительницу. Особенно благоприятную почву для социальных потрясений, по мнению Дурново, представляла Россия, «где народные массы несомненно исповедуют принципы бессознательного социализма. Несмотря на оппозиционность русского общества, столь же бессознательную, как и социализм широких слоев населения, – продолжал экс-министр, – политическая революция в России невозможна, но всякое революционное движение в России неизбежно выродится в социалистическое»[970].

Понятно, что бессознательный социализм предполагает нигилистическое отношение к традициям, в том числе и к религиозным. Бессознательность лишь увеличивает опасность внешних проявлений такого отношения. Не случайно для Православной Российской Церкви понятия «социализм» и «атеизм» были синонимичными – уже с 1909/1910 учебного года в духовных семинариях стали преподавать в курсе нравственного богословия предмет «Обличение основ социализма». Давая отзыв о предмете, профессор Киевской духовной академии В. И. Экземплярский писал тогда, что «введение в круг семинарского преподавания сведений по обличению социализма вызвано, бесспорно, с одной стороны, все более и более возрастающим влиянием социалистических воззрений в среде рабочих, а отчасти и нашей интеллигенции; а с другой – тем явно враждебным положением в отношении религии вообще и христианства в частности, какое занял современный социализм»[971].

Составленная синодальным миссионером И. Г. Айвазовым «Программа для преподавания в духовных семинариях сведений по обличению социализма» акцентировала представление о «земном рае», строить который предполагалось, обобществив производительные силы и поставив духовную жизнь человека в зависимость от строя материальной жизни. «Отсюда началом и концом жизни человека является земля. Отсюда всякий социализм является материалистическим и атеистическим»[972]. Разумеется, популярность лозунгов социализма и, следовательно, атеизма, серьезно беспокоила Церковь, ибо провоцировала политический экстремизм в православном государстве.

Революция стала социальным детонатором антирелигиозных настроений среди недовольных своей жизнью людей. В их представлении Церковь и царство были едины, и декаскрализация представлений о царстве естественно сказывалась и на отношении к Церкви. Мировая война расшатала нравственные устои многомиллионной русской армии, костяк которой составляло крестьянство. «Огрубление нравов» и потеря чувства законности (в том числе и «поколебание» понятия о собственности) создавали, по словам современника, «благоприятную почву для разжигания в массах низменных страстей»[973]. Все это напрямую касалось Церкви, которая не представляла себя существующей автономно от власти. Власть, в том числе и прежде всего церковная, базировалась на прочном фундаменте традиции. Разрушение «формы» поэтому не могло не сказаться на восприятии содержания. По словам генерала барона П. Н. Врангеля, «с падением царя, пала сама идея власти, в понятии русского народа исчезли все связывающие его обязательства, при этом власть и эти обязательства не могли быть ничем соответствующим заменены»[974]. Сделанное заключение было проверено Врангелем на практике – связь православия и самодержавия первыми почувствовали именно военные. В этой связи показательны и воспоминания протопресвитера армии и флота Г. И. Шавельского. Если в конце 1916 г. протопресвитер мог призвать нарушивших свой долг солдат к покаянию, то к концу мая 1917 г. ситуация уже никак не поддавалась его контролю. «Результат получился совершенно обратный: разъяренная толпа чуть не растерзала меня», – вспоминал отец Георгий свое посещение не желавших идти в окопы солдат 63 Сибирского полка