Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [161]

.

Действительно, владыка недостаточно быстро разбирался в политических хитросплетениях, порой совершая ошибки, но при этом он всегда оставался безукоризненно порядочным человеком, никогда не позволяя себе идти против совести. Максимализм, проявленный им в годы Первой российской революции, заставлял либерально настроенных современников видеть в нем «реакционера», но не стоит забывать, что в условиях политической и нравственной нестабильности правильно ориентироваться было чрезвычайно непросто.

Впрочем, революционное лихолетье, доставившее владыке Владимиру «реакционную» репутацию, все же не смогло скрыть от политически не ангажированных современников того обстоятельства, что митрополит хорошо понимал значение глубокой и спокойной проповеди, посредством которой необходимо воздействовать на революционно настроенные слои населения. Именно в 1906–1907 гг. владыка инициировал религиозно-нравственную работу священников Московской епархии среди пролетариата. Он же первым показал пример, как ее надо вести. 27 августа 1906 г. митрополит Владимир выступил с лекцией, посвященной «социальной задаче семьи», в которой признавал вполне естественным стремление рабочих к нравственному возвышению и улучшению своего материального быта. Владыка осудил лишь то, что средством для достижения цели избиралась демократизация государственной жизни, «то есть противопоставление народовластия законной государственной власти, уничтожение монархии, ниспровержение всего государственного строя». Общественное настроение, зараженное, по словам московского архипастыря, «духом демократизации», затронуло и семейную жизнь. А ведь семья имеет свои социальные задачи, главная из которых – восстановление и укрепление христианских начал. Воспитывая в детях уважение к авторитету и благочестие, полагал митрополит Владимир, семья воспитывает настроение, при котором невозможно попирать «всякий авторитет, покорность и благочестие»[845].

Проводившиеся в Москве духовно-нравственные беседы для рабочих имели положительные результаты: по примеру первопрестольной, священнослужители других городов империи также стали обращать серьезное внимание на дело религиозного воспитания пролетариата. Понятно, что проводившиеся беседы отличались антиреволюционной и антисоциалистической направленностью, ведь социализм понимался как воинствующее богоборчество. Однако, критикуя социалистические учения, клирики указывали, что не все утверждения социалистов принципиально ложны. Например, они готовы были вместе с социалистами осудить существование слишком большой пропасти между богатыми и бедными.

Разумеется, митрополит Владимир был идейным противником социализма. Он видел принципиальную разницу между социалистическими учениями и христианством в том, что сторонники «социальных учений» выводили причины всех несправедливостей из пороков общественного и государственного строя, а христианство всегда утверждало, что главная проблема – существование греха на земле. Владыка считал необходимым активизировать «социальную проповедь», обращенную как к богатым, так и к бедным. Духовенство, полагал он, обязано изучать жизнь и быт своих прихожан, чтобы лучше знать действительность. Рабочего движения владыка предлагал не сторониться, а направлять его на законный путь. Справедливые желания рабочих митрополит признавал основательными, хотя безусловно осуждал экспроприации, забастовки и посягательство на чужую собственность[846].

Выражаясь современным языком, можно сказать, что это были поиски социальной доктрины Церкви, стремление показать, что без религиозного подхода рабочий вопрос окажется неразрешимым. Митрополит Владимир был одним из тех иерархов, кто еще в начале XX столетия понял, как важно Церкви не уходить от сложных социальных проблем. Искренний монархист, он видел в революции главное зло России и полагал, что вера и борьба с существующим строем несовместимы. В этом не было ничего удивительного.

Как и большинство русских иерархов, московский архипастырь был сторонником восстановления патриаршества и децентрализации церковного управления. Но, мечтая о том, чтобы Поместный Собор состоялся в ближайшем будущем, как верноподданный он полагал необходимым ждать, когда государь сам назовет время созыва. Этим владыка напоминал Петербургского митрополита Антония (Вадковского).

Но по сравнению с ним митрополит Владимир, как считали современники, во многом проигрывал: «Простой и непосредственный, – он оказался серым и невзрачным для северной блестящей столицы». Протопресвитер Георгий Шавельский вспоминал рассказы о том, как при первом же посещении на рождественских святках 1912 года царской семьи, владыка «произвел на нее тяжелое впечатление своей угловатостью и простоватостью. Указанные недостатки, – продолжал далее протопресвитер, – не помешали бы, однако, митрополиту Владимиру оставаться на Петроградской кафедре, если бы тут не примешалось другое»[847].

Этим «другим» было резко отрицательное отношение владыки к сибирскому страннику Григорию Распутину. На личной аудиенции у императора митрополит Владимир изложил свое мнение о пагубном влиянии «старца» на церковные дела. Последствия не заставили себя долго ждать: после смерти Киевского митрополита Флавиана в столицу был назначен экзарх Грузии Питирим (в миру Павел Васильевич Окнов; 1858–1920), а митрополит Владимир – переведен на место почившего (правда, с сохранением должности первоприсутствующего члена Святейшего Синода).