Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [158]
Комиссия начала работать 19 января 1916 г. и до лета успела провести 34 заседания, на которых обсудила общие принципы церковной судебной реформы и приступила к составлению церковно-судебного устава. «Церковный Судебник» должен был состоять из шести книг: устав об устройстве церковно-судебных установлений; устав церковного судопроизводства по делам о преступлениях и проступках и о наложении дисциплинарных взысканий; устав судопроизводства по делам о расторжении браков и о признании браков незаконными и недействительными; устав судопроизводства по делам об удостоверении событий рождения, бракосочетания и смерти; устав судопроизводства по делам об имущественных спорах; устав церковно-карательный[834].
К сентябрю 1916 г. были составлены первая, вторая, пятая и шестая книги. Первую, состоявшую из 250 статей, успела рассмотреть комиссия (прошло три чтения). Предполагалось книгу напечатать и передать на рассмотрение Предсоборного Совещания. Книги вторую (810 статей), пятую (170 статей) и шестую (180 статей) на ближайшем заседании должна была обсудить комиссия. Работа над проектами остальных книг (третьей и четвертой) близилась к завершению. Активно разрабатывался и проект штатов новых церковно-судебных установлений[835].
Спустя пять месяцев началась революция и многие важные в императорской России церковные вопросы, разрешение которых предусматривало сохранение «симфонии властей», оказалось необходимо пересматривать. На фоне войны, разрухи, роста антиклерикальных настроений в городе и деревне отсутствие канонического строя церковного управления выглядело особенно опасно: ведь проведение реформ до февраля 1917 г. связывалось с волей верховного ктитора Православной Церкви. После того, как государь отрекся от престола, инициировать созыв Собора могла только сама духовная власть, психологически не представлявшая существования вне «симфонической» империи.
Задолго до 1917 г. доказательством сказанному стало участие Русской Церкви в торжествах по случаю 300-летия Дома Романовых. Казалось бы, юбилей – прекрасный повод для того, чтобы вновь поднять вопрос о созыве Собора и, быть может, добиться этого. Но повод не использовали. В «Благословенной грамоте Святейшего Синода» нельзя найти даже намека на желание созвать Собор. Причина очевидна: архиереи прекрасно понимали, что хотят и чего не хотят слышать в «сферах». Вопрос о Соборе был в то время неактуален, потому на праздновании 300-летия Дома Романовых его и не поднимали. По словам современника – митрополита (а тогда архимандрита) Вениамина (Федченкова), Церковь «лишь официально принимала обычное участие в некоторых торжествах»[836].
В 1913 г. государь даровал духовным академиям Москвы, Петербурга, Киева и Казани наименование императорских, приветствовал прославление героя Смутного времени XVII столетия патриарха Гермогена, утвердил решение Святейшего Синода об открытии с 1914–1915 учебного года в Московском Скорбященском монастыре женского богословского института, но ни словом не обмолвился о Соборе. Все это более, чем ясно доказывало: о восстановлении канонического строя церковного управления говорить бесполезно.
Однако многие современники полагали, что Николай II в юбилейном году обязательно созовет Собор. К примеру, П. Н. Милюков в своих воспоминаниях даже написал о «царском обещании», «несмотря» на которое вопрос в 1913 г. не разрешили: «Тема эта так и заглохла вплоть до революционного переворота»[837]. Однако император не давал никаких обещаний и заверений о конкретном сроке, мечтая скорее о возвращении к дореволюционным «спокойным» временам. Показательно, что день 21 февраля 1913 г., открывший юбилейные торжества богослужением в Казанском соборе, напомнил ему коронационные события 1896 г.[838]
Собор мог нарушить с такими трудами восстановленное спокойствие, пробудить к активности не только искренних сторонников тесных церковно-государственных связей, но и тех, кто в возвращении к идее соборности усматривал шанс добиться изменения «симфонии властей» в петровском варианте. В условиях относительной стабилизации власти предпочтительным казалось укрепление внешнего авторитета Церкви. Это удобнее было делать, демонстрируя ее крепкие связи с государством. Потому-то члены Святейшего Синода, в своей «Благословенной грамоте» и не забыли указать, что «только в неразрывном союзе Церкви с государством – сила и мощь Руси родной»[839].
Без преувеличения можно сказать, что с 1913 г. и вплоть до 1917 г. Православная Церковь пребывала в двусмысленном положении: с одной стороны, она продолжала готовиться к созыву Собора, с другой, – понимала, что его перспективы неясны и даже сомнительны. К тому же 3 ноября 1912 г. скончался Петербургский митрополит Антоний (Вадковский), которого считали сторонником освобождения духовенства от опеки светской власти и восстановления канонического строя. Несмотря на то, что в консервативных кругах его называли «либералом», владыка вплоть до своей смерти был человеком влиятельным, к мнению которого прислушивались и «правые», и «левые» представители церковной общественности. Заменивший его на столичной архиерейской кафедре и в качестве первоприсутствующего члена Святейшего Синода митрополит Московский Владимир (Богоявленский) не имел такого авторитета.
