Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [145]
Примечательно, что хотя в 46 губерниях европейской России на съездах мелких землевладельцев и настоятелей церквей в числе избранных 7990 уполномоченных 6516 были священниками, выборы не дали кандидатам-клирикам ожидаемого блестящего результата. Число депутатов-священников не дотянуло даже до 50-ти, к тому же и епископ Евлогий, на которого Саблер возлагал большие надежды, отказался возглавить будущую «поповскую фракцию». Избранный в Думу епископ Никон (Бессонов), говоривший о необходимости создания самостоятельной группы депутатов-клириков, не имел авторитета и организаторских способностей Холмского владыки. Эти причины, можно предположить, в итоге и повлияли на то, что обер-прокуратура дала «задний ход», предпочтя проверенную стратегию союза с правой частью Государственной Думы.
Четвертая Государственная Дума создала три специальные комиссии (комиссию по делам Православной Церкви вновь возглавил В. Н. Львов), в которых рассматривались вопросы свободы совести. Но в успех дела тогда уже мало кто верил. Еще до начала работы народного представительства, 3 ноября 1912 г., министр внутренних дел А. А. Макаров отозвал законопроекты, в 1907 г. внесенные на рассмотрение депутатов П. А. Столыпиным, для дальнейшей доработки в МВД[758]. Стало ясно, что правительство не спешило с окончательным разрешением вопроса о свободе совести. С учетом другого отложенного до лучших времен вопроса – о церковных реформах – это выглядело оправданно или, точнее сказать, объяснимо, хотя и свидетельствовало, что светские власти перестали считать актуальным созыв Собора и заинтересованы в сохранении прежних церковно-государственных отношений. Вплоть до начала Мировой войны думское духовенство не высказывалось о необходимости созыва Собора, занимаясь обычной законодательной работой.
Начало войны нарушило ход работы Думы, сессии стали созываться нерегулярно, церковные вопросы окончательно перешли в разряд второстепенных. Усугубление внутриполитических проблем, в том числе рост социальной нестабильности, поражения на фронте, влияние «темных сил» (иначе говоря, Григория Распутина) и многое другое практически полностью завладело вниманием депутатов. О Церкви вспоминали лишь в контексте указанных проблем, как это было при обсуждении финансовой сметы в феврале 1916 г. Другой пример – обсуждение в конце ноября 1916 г. запроса об учреждении второй должности товарища обер-прокурора Святейшего Синода, специально создававшейся тогда для близкого столичному митрополиту Питириму (Окнову) князя Н. Д. Жевахова. Выясняя незаконность этого учреждения (в конце концов так и не состоявшегося, хотя должность единственного товарища Жевахов все-таки получил), депутаты затронули и общее состояние иерархического управления Православной Церкви. По цензурным соображениям не все речи депутатов было разрешено напечатать. Но и разрешенное к публикации производило на современников сильное впечатление.
Исключительно резким было выступление В. Н. Львова, подвергшего уничижительной критике деятельность столичного митрополита Питирима, который занимался «поставлением не в священники, а в члены Совета министров и в администраторы». Такой же критике подверглась деятельность московских церковных властей (особенно досталось протоиерею Иоанну Восторгову, названному «истинным вершителем дел Московской епархии»). Резюме было неутешительно: «Мы присутствуем при полной церковной разрухе», Русская Церковь поколеблена, с ней никто не считается. Львов призывал Святейший Синод поднять властный голос за свободу Церкви от государственной власти и сказать, что она «должна быть свободной в своем внутреннем положении»[759]. Таким же резким было выступление и другого депутата – В. А. Маклакова, намекавшего, что должность второго товарища создавали в угоду силам, поддерживавшим Распутина.
Наряду со светскими депутатами откровенно выступали и депутаты-священники. Причем в Таврическом дворце они не занимали левых скамей. О «темных силах» говорил центрист отец Симеон Крылов. Особенно горяча была речь «националиста» священника Вениамина Немерцалова, предлагавшего Государственной Думе выдвинуть лозунг: «Долой темные силы от святых врат Церкви, долой немецкое засилье в вопросах веры и Церкви». Если же нас не услышат, продолжал священник, тогда митрополиты должны крестным ходом пойти к государю, умоляя его, «чтобы он прекратил эту…»[760] Недоговоренность, вызванная ограничениями цензуры, лучше всяких слов показывала, что священник хотел обратить особое внимание на безобразия, творимые, как считало общественное мнение, под влиянием Григория Распутина.
Произошло то, о чем часто писали и чего так боялись многие православные клирики и миряне: Церковь была окончательно втянута в политику. Государственная Дума, где депутаты-священники традиционно поддерживали правительство, стала трибуной для тех из них, кто считал пагубным влияние на церковные дела «царского друга» Распутина, а также всех, кого молва нарекла сторонниками сибирского странника. Противостояние распутинцев и антираспутинцев было исключительно болезненным, ибо заставляло переносить внутрицерковные проблемы в политическую плоскость, указывать на церковные нестроения и необходимость проведения реформ в тех условиях, когда политическая оппозиция ставила исполнительной власти собственные требования.
