Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [126]

Кроме того, давно ожидавшийся Собор не созвали ни весной, ни летом 1906 г.: главная задача Союза церковного обновления осталась невыполненной. Тактическая цель, таким образом, становилась целью стратегической, требующей времени и спокойствия. В менявшихся политических условиях это значило отказаться от максималистских заявлений и доказать церковным властям свою подлинную «православность». Лучшим способом доказать это было проявить свое послушание тому самому священноначалию, о котором в 1905 г. и в прессе, и на собраниях либеральных клириков говорилось как о «тормозе» церковных реформ!

С самого начала Братство не скрывало, что является учреждением полузависимым: согласно утвержденному столичным духовным начальством уставу, все его протоколы, решения и постановления, облекаемые в письменную форму, должны были сообщаться к сведению митрополиту Петербургскому[650]. Впрочем, декларируемая «полузависимость» не мешала обновленцам принимать активное участие в политической жизни страны. Так, «Церковный вестник» в конце 1906 г. поведал, что в мае-июне члены Братства дважды, на частных собраниях, обсуждали совместно с депутатами внесенный в Первую Думу законопроект о свободе вероисповедания[651], то есть занимались обсуждением вопроса, выдвинутого и решавшегося светской властью[652].

Разумеется, «левые» настроения Первой Думы, желавшей добиться максимальной независимости Церкви от государства и в предложенном законопроекте рассматривавшей Православную Церковь наравне с другими религиозными организациями империи, не могли вызвать сочувствия со стороны как светских, так и духовных властей: ведь по существу проект предусматривал отказ от монопольного права Православной Церкви на «оказательство» веры. Участие священников в обсуждении подобного законопроекта в глазах церковного начальства не могло выглядеть иначе, как деятельность, направленная в ущерб интересам Церкви.

Заявления о церковном самоуправлении как правило связывались с требованиями пересмотра прежнего союза с государством и предполагали построение новых с ним отношений. Это свидетельствовало о том, что многие «левые» клирики не видели возможности проведения реформ без серьезных политических изменений и смотрели на существовавший строй как мало соответствовавший интересам Церкви. В этой связи не кажется удивительным, что известные общественные деятели тех лет, традиционно именуемые богоискателями – Д. С. Мережковский, Д. В. Философов, А. В. Карташев и некоторые другие, – осенью 1906 г. попытались привлечь обновленческое духовенство для организации в столице митинга-протеста против усиливавшихся репрессий.

Митинг планировалось собрать в годовщину манифеста 17 октября 1905 г. В этот день думали провозгласить «Воззвание к Церкви», составленное Мережковским в резком полемическом духе. В «Воззвании» предлагалось от имени собравшихся священников и мирян признать правительство отступившим от духа христианства и лишившимся благословения Православной Церкви, разрешить армию от присяги, объявить Святейший Синод лишенным канонических прав и возносить молитвы за освобождение народа, прекратив возношение их за царя и царствующий дом. Заявлялось также и о необходимости созвать Собор[653]. И хотя митинг не состоялся, а духовенство не проявило к нему интереса, уже сама идея привлечения обновленцев к совместному выступлению против существовавшей власти – показательна.

В этой связи достойно упоминания письмо А. В. Карташева, адресованное Мережковскому. Посетив 16 октября 1906 г. священника Аггеева и встретившись там с оо. Петровым и Егоровым, Карташев отметил, что «все они – только „попы“… Они чувствуют себя героями и воображают, что этот их домашний „бунт“ есть бунт общероссийский и больше от них ничего не требуется. Нечего и надеяться на быстрое собрание митинга». И в конце: «Далеко нам до Европы! Далеко им до политики»[654]. Это замечание показывает, что богоискатели разочаровались в обновленцах как в возможных политических лидерах Церкви, которые могли пойти с ними до конца, то есть до окончательного разрыва со священноначалием и провозглашения «реакционности» иерархии.

Впрочем, письмо Карташева свидетельствовало также, что надежда привлечь обновленцев к участию в политическом митинге у богоискателей пропала только в самый последний момент – буквально накануне его проведения. Участие в политическом митинге означало для обновленцев не столько политическую смерть, сколько уход из Православной Церкви. А идти на раскол их лидеры не желали.

Можно сказать, что обновленцы начала XX века сыграли роль церковной оппозиции слева, указав на опасность дальнейшего игнорирования вопроса о статусе белых клириков, которые давно и остро чувствовали свою незащищенность перед епископатом и привыкли видеть в монашестве корпорацию, изначально неспособную к церковному реформированию. Но роль обновленцев этим не ограничилась. Они впервые в русской церковной истории столь резко поставили вопрос об отношениях Церкви и царства.

Изучая либерально-обновленческое движение начала XX столетия, советский исследователь В. М. Андреев попытался суммировать те претензии, которые, по его мнению, обновленческие лидеры выдвигали в адрес руководителей Православной Церкви. Первая ошибка Православной Церкви как институции якобы состояла в том, что она слишком прочно связала свою судьбу с самыми консервативными силами общества