Рукотворное море - [90]

В десять утра нас разбудила Козлова. Днем она не боялась холостых мужчин. С раннего утра к ней вернулись деловая секретарская хватка и обычная женская уверенность в себе. Оказывается, она не только умылась, напудрилась, намазала губы, но уже сходила позавтракать в рудничную столовую и в бревенчатом домике почты купила открытку с видом Гурзуфа. Вернувшись с почты, она написала ее и постучала к нам. Нас ведь ждут в рудоуправлении.

— Войдите! — сказал Ганшин, осипший от сна.

Я еле продрал глаза. Через замороженное окно к кровати Ганшина летел рой солнечных пылинок. Он лежал лицом к стене, как я его оставил вечером, и поджимал ноги в носках, точно старался спрятать их от солнечного луча. Ну и денек отличнейший выдался, я вам доложу! Ганшин повернулся к Козловой и сел, ни слова не говоря, заспанный, всклокоченный, измятый.

Козлова увидела опрокинутую бутылку, остатки телятины, разбросанные окурки. Она поджала и без того тонкие губы, сложила руки на груди, держа двумя пальцами открытку с видом Гурзуфа, и сказала с глубоким осуждением:

— И вам не стыдно, Виктор Ильич?

Меня она как бы не замечала.

— Успели написать весточку о себе? А почему с видом Гурзуфа, когда мы на севере Урала? — спросил я.

— Не было других, — не глядя на меня, строго ответила Козлова.

Она подошла к столу, подняла опрокинутую бутылку, собрала окурки и завернула в газету вместе с остатками еды. Затем она снова приблизилась к Ганшину:

— Виктор Ильич! Разве можно так распускаться? Выпить целую бутылку вина!

— Армянский коньяк «три звезды». Поди достань его, это же находка, — сказал Ганшин.

— Как можно себе позволять! Это так нехорошо, — продолжала морализировать Козлова.

— Сам не понимаю. Просто безобразие, — покорно согласился Ганшин.

Меня по-прежнему Козлова не замечала.

— Пожалуйста, Виктор Ильич, я прошу этого больше не делать. Это так вредно для здоровья! И вы такой молодой! И… И, можно сказать, красивый! — распаляясь и поблескивая очками, сказала Козлова.

— Валентина Петровна, убедили! Больше в жизни не буду. Просто не подозревал, как это вредно. Нет, нет, больше никогда. Это же форменный алкоголизм, это ужасно!

— Уж кто-кто, а я-то знаю, что такое алкоголизм, — неожиданно сказала Козлова. — И вообще десять часов, нужно идти в рудоуправление.

— А кому предназначена открытка, если не секрет, а, Валентина Петровна? — не унимался я.

— Моему брату! — коротко бросила она в ответ.

«А где же ее муж? Или она не замужем?» — подумал я.

По дороге в рудоуправление Козлова продолжала зудеть о вреде пьянства, точно ее прислали к нам из вытрезвителя. Ее настойчивое благомыслие, ее чванливая чистота становились невыносимыми. Я уже давно чертыхался про себя, удивляясь терпеливости Ганшина. Почему он не прекратит эти монастырские песнопения? А Ганшин слушал ее, посмеиваясь и не ожесточаясь.

Совещание у директора рудника длилось недолго, и когда оно кончилось, я предложил Козловой спуститься с нами в шахту. Побледнев мгновенно, она с ужасом переспросила:

— В шахту? А мне зачем?

— Обязательно. Затем сюда и ехали, — поддержал меня Ганшин.

— Собственно, может быть, товарищ стенографистка в шахте не понадобится? — спросил директор. — Шурф у нас неудобный. А придется спускаться по шурфу. Пожарная зона у нас изолирована.

— Стенограмма — это документ, — настаивал я, мстительно думая о том, что, может быть, это путешествие заставит Козлову снисходительнее относиться к человеческим слабостям.

Конечно, в шахте стенографировать было нечего.

— Да, но я… — начала Козлова.

— Ничего, Валентина Петровна, дадут вам шахтерки, аккумулятор дадут. Каску. Очень интересная прогулка. Главное, вы не бойтесь, — сказал Ганшин.

— Но там пожар, как же я полезу? — чуть не плача, переспросила Козлова.

— Э-э, пожар! — сказал Ганшин. — Если бы не пожар, нам бы сюда и ехать не пришлось.

— Не бойтесь, ничего страшного, — сказал директор.

— Я н-не боюсь, — дрожащим голосом сказала Козлова. — Но т-только я в шахте ни-никогда не б-была…

— Тем более, Валентина Петровна. Надо все в жизни попробовать. Поехали, Валентина Петровна, — повторил Ганшин.

Из шахтной раздевалки Козлова вышла в новеньком синем комбинезоне, который она ухитрилась напялить поверх шубы. От каски она отказалась наотрез. Она выглядела смешно и нелепо — толстая, неповоротливая, в резиновых ботиках с матерчатыми отворотами, в дамской шляпке с меховой отделкой.

— Ай да Валентина Петровна! — сказал я и со злорадством оглядел стенографистку.

Она сделала вид, что меня здесь не существует.

Начальник пожарного участка, невысокий заикающийся человек с круглым, как у ребенка, почти безбровым лицом, показал ей, как надо прикрепить к петле комбинезона аккумуляторную лампу, и мы пошли.

Начальство спускалось первым — директор рудника и начальник шахты. Потом шла наша команда.

— Не смотрите вниз, прямо ступайте, — у входа в шурф мягко сказал Козловой начальник участка и, взяв ее за локоть, толкнул к лестнице, круто уходящей вниз, в темноту, как в колодец.

— Боже мой, если бы я знала!.. — сказала Козлова, хватаясь за верхнюю перекладину и ступая на ступеньку, как в ледяную воду.

— Ну как, пошли? — донесся снизу глухой голос Ганшина.